Радуга Над Теокалли
Шрифт:
— Иш-Чель… — он впервые назвал её по имени, — Ты это делаешь по доброй воле?.. Не лги себе, дорогая… Только всю без остатка я смогу тебя принять… Не мучь меня, женщина, ещё всё можно остановить…
Руки Иш-Чель взяли его лицо, словно чашу, и ласково притянули к своим открывающимся навстречу губам. Амантлану показалось, что его сердце остановилось, а их обоих окутала мгла. Свершилась его мечта.
Вот он легко коснулся полу раскрывшихся слегка дрожащих губ, оставляя Иш-Чель последнюю возможность его оттолкнуть, увернуться от того ошеломляющего натиска, который он обрушил через мгновение на них. Губы его были сильными и властными, а поцелуй поначалу напоминал штурм городской стены. Казалось, он боялся быть отвергнутым, и потому стремился захватить противницу, лишить её всякой возможности сопротивляться.
Но сопротивления не было, губы женщины, сладкие и нежные, послушно подчинились ему и стали отвечать взаимностью на любое его движение. Её язычок быстро обежал контур его губ, задержавших свой натиск, чем ещё больше взвинтил огонь желания. Амантлан пил и пил её поцелуи, но голод неудовлетворенности не покидал его. Им обоим уже было мало тех горячих объятий из сплетенных тел и сомкнутых рук, когда он осторожно отстранил от себя едва дышавшую женщину:
— Подожди, Иш-Чель…
— Нет, Амантлан, не смей меня бросать! — слабо запротестовала Иш-Чель, испуганно смотря на него горящими глазами, он ласково улыбнулся, удивляясь и не веря своим ушам:
— Как ты могла подумать такое, мы же только нашли друг друга… — Иш-Чель еще крепче прижалась к его груди, сцепив руки у него за спиной. Её губы покрыли мощную грудь лёгкими поцелуями, которые ожогами горели, призывая его к более решительным действиям.
— Иш-Чель, звезда моя, любовь моя! Остановись… Мы не можем здесь…
— Почему?.. — она опустилась на землю и притянула его к себе, держась за набедренную повязку.
— Пойдём в дом… — пытался он её остановить, но, увлёкшись в погоне за нежными губами, вынужден был опуститься рядом с ней. Она плавно освобождалась от своих одежд, её лукавый смешок был правдивым ответом:
— А у тебя хватит сил дойти туда, любимый?..
— Иш-Чель… — он, уже не задумываясь, сбросил с себя набедренную повязку, не переставая любоваться её наготой, серебристой в лунном свете. Женщина с ласковой улыбкой прошептала несколько раз: "Любимый…", сопровождая свои слова смелой лаской рук, отчего Амантлан замер, боясь вздохнуть, а Иш-Чель уже нельзя было остановить. Её руки как бабочки едва ощутимыми движениями касались тела, вызывая в нем неистощимую любовь, стремясь не разочаровать. Едва он пришел в себя от неожиданной атаки, приникая, к теперь узнанным губам, он мягко вынудил её лечь на сброшенную одежду.
Время для них остановилось. Амантлан любил, как и воевал — стремительно и решительно, но вместе с тем, он окутывал женщину покрывалом из своих поцелуев, а там, где не было его губ, были его волшебные руки. Сильные, будоражащие, обжигающие. Вместе они представляли сплошное сплетение двух стройных тел, одетых в мерцающий лунный свет, движущихся в древнем любовном ритме, слышащих и чувствующих только друг друга, когда хватает только прикосновений, и всё понятно без слов.
Но Амантлан продолжал шептать Иш-Чель о своей любви и её красоте… Казалось, он стремился своим решительным натиском завоевать любимую женщину и использовал для этого все средства, боясь, что сегодняшняя ночь может быть единственной, случайной. Чувство ненадежности и хрупкости их возникших отношений пугали Иш-Чель, и она также стремилась в эти минуты внезапной близости ошеломить и завоевать этого удивительного мужичину. Женщина в ней стремилась отдать себя всю без остатка, дать мужчине больше, чем он просил. Страсть бушевала в их крови, заглушая все остальные чувства. Они сливались в единое целое, как только восстанавливалось дыхание, и сердце начиналось биться равномернее.
Под утро, когда утренняя свежесть прохладой дала знать о себе их разгоряченным телам, Амантлан легким поцелуем коснулся кончика ее носа, заставляя Иш-Чель приподнять отяжелевшие веки:
— Думаю, что теперь мы дойдем… — она же ответила ему улыбкой счастливой женщины.
На следующий день, ближе к обеду, им пришлось расстаться: Амантлан отправился на очередной совет к правителю Анауака, а Иш-Чель в пригородный дом, который находился за чертой города, чтобы не нарушать приказа тлатоани. К вечеру они должны были встретиться снова.
На совет, как всегда, собрались представители всех сословий и воинства государства. Первыми выступил жрец Уициллопочтли:
— Граждане Анауака всегда были послушными детьми Уициллопочтли и Тлалока, они также заботились и о других богах нашей благодатной земли. Землю, этот цветущий сад нам подарили боги, они вручили нашим предкам право ей обладать. Многие годы мы поддерживали огонь в священных местах, многие годы мы ежедневно давали пищу нашим богам, и они были милостивы к своим детям. Бог южной стороны, великий Уициллопочтли помогал нам добывать и славу, и земли, и пищу. Могущественный Тлалок посылал дичь и зверя в наши руки. И вот теперь, братья, из-за нашей лени, очень скоро мы не сможем выполнять наш долг! Я не буду долго говорить то, что известно каждому из вас, братья, что, не давая пищу богам, мы подвергнем опасности жизнь всего нашего мира!.. Страшные катастрофы обрушаться на всю землю, погибнет наш мир, ибо мы, избранные богами, нарушили их заветы, мы не сможем поддерживать огонь жизни, нам нечем будет кормить наших богов!
— Как же такое случилось? — поднялся со своего места Тлакаелель, когда жрец закончил и сел на свое место. Встал, готовый дать ответ, жрец Тлалока:
— Верных сынов богов поразили лень и страх! Они не желают более воевать! Мы заключаем все новые и новые договора о мире, не захватывая пленников, которых должны дарить нашим богам. Мы проводим время в праздниках и на циновках в своих домах, забывая о своей избранности богом войны Уициллопочтли! Наша избранность — это наш долг, поклонение богу войны Уициллопочтли! Но скоро любой раб захватит то, что нам подарили наши боги! Мы забыли о своем долге — давать постоянную пищу нашим богам! Наши теокалли скоро будут пусты — никто не пополняет их рабами!
Когда жрец закончил, воцарилась тишина, только ветерок шевелил в плюмажах собравшихся кончики перьев. Прозрачный дым от множества воскуренных трубок обволакивал совет. Тихо потрескивали дрова в трех жаровнях, расставленных в середине зала совета. Недоумения не было на лицах собравшихся, скорее огорчение и озабоченность читались на них. Каждый понимал важность этого сообщения, но никто не знал, как спасти мир.
Понимая, что ни у кого не возникает желания, что-то предлагать, а возможно и просто нечего предложить, первым решил выступить Тлакаелель:
— Братья! Над миром и всей страной Анауак нависла угроза гибели. Мы сами сделали так, сами виновны в той опасности, которая теперь нам угрожает. "Что же делать?" спросите вы и останетесь в тишине, ибо ни у кого из вас нет ответа. Каждый воин любит свой дом, жену, детей, свою циновку у очага… Мы перестали любить войну, а тем самым и нашего могущественного бога-покровителя Уициллопочтли. И теперь все испытываем детский страх перед его гневом, это так! Но мы — воины нашего бога! Мы начнем новую войну! Мы…