Радуга (сборник)
Шрифт:
В свое время Мюльгакер, рискуя попасть в тюрьму и обманывая английскую пограничную охрану плавной голландской речью, с большим трудом пробивался из Бразилии в Германию, ибо не хотел покинуть в беде родину, боровшуюся за свое существование. Когда же он натянул на себя серый мундир и узнал, чем пахнет война, его прекрасные, благородные порывы подверглись суровым испытаниям и, разочаровавшись, он глубоко раскаялся в своем решении.
Прусский солдафон и на войне сумел показать свой волчий оскал. И только дружба с товарищами по судьбе, с такими же людьми, как он сам, была возмещением за поруганную справедливость, за грубое непонимание того, что человек, которому ежедневно приходится лежать под пулеметным огнем, по приказу подниматься в атаку, а ночью из своей траншеи перепрыгивать во вражескую, — что такой человек заслуживает уважения. Претерпев всяческие превратности судьбы и отлежав много месяцев на госпитальной койке, Отто Мюльгакер постепенно научился обходиться с помощью одной руки. После упорной борьбы за получение работы, после кошмара инфляции ему удалось наконец вернуть свой капитал, оставленный в Бразилии у надежных друзей; и теперь он мечтал лишь о маленьком домике с садом; там, на досуге, покончив с обязанностями скромного чиновника пароходной компании, где пригодилось его знание Южной Америки и нескольких языков, он станет прививать яблони, груши и прекрасные розы. Наш Гайгеланг сумел вкрасться к нему в доверие, когда товарищество «Сверчок на печи», в духе времени сокращенно называвшееся «Эс-эн-пэ», приобретало участки уже в другой местности, ставя там на сходных условиях дачные домики и обязывая разбивать сады. У «Эс-эн-пэ» нашлось бы немало оснований предостеречь клиентов от г-на Гайгеланга, но этот садовник Гайгеланг ухитрился зарекомендовать себя как политический единомышленник членов «Эс-эн-пэ», произнося речи в одной из ее секций и выдавая себя за жертву клеветы партийных врагов. В тогдашней Германии партийная принадлежность уже являлась более веской рекомендацией, чем знание дела и личные способности. Под гладкой поверхностью господствующего государственного единства трещины и расселины, которым предстояло в будущем стать непроходимыми пропастями, уже разделяли народ. Поэтому, хотя и с известным недоверием, длинноносого человека с круглыми глазами оставили в покое.
Сперва Отто Мюльгакеру не очень понравился этот садовник Гайгеланг с его вычурным многословием и суетливостью; но военные замашки, манера держать себя запросто, как равный с равным, прельстили Мюльгакера. Со временем, но слишком поздно, и он узнал от осведомленных соседей, почему многие его посадки плохо принялись и имеют жалкий вид по сравнению с соседскими. Гайгеланг объяснял это скудными дождями и тем, что Мюльгакер недостаточно поливает тощую почву Бранденбургской марки. Но под конец Мюльгакер понял (а в фруктовых деревьях он чуть-чуть смыслил, хотя после плодородной бразильской земли плохо разбирался в том, что необходимо здесь для развития растений), так вот, он понял, что его обманули, бессовестно и бесстыдно провели, отняв у него тяжким трудом заработанные миль-рейсы, которые вернулись к нему по океанским волнам лишь после длительных мытарств и благодаря благожелательности бразильских друзей. Многие немцы в таком же положении, как и он, утратили надежду получить возмещение от государства, проведя немало горьких часов, месяцев и лет в хлопотах и ходатайствах, обивая пороги враждебных республике канцелярий. Ярость, горячая, накипающая, охватила новосела Мюльгакера, когда после всех разочарований он узнал, к какому негодяю попался на удочку. Он думал о том, как противно и мерзко жить в стране, где преданность и верность оскверняются подобными хищниками, где честной солдатской дружбой пользуются для низменного вымогательства, а хилые корни растений получают вместо удобрений губительный конский навоз. Попался бы ему такой негодяй там, за океаном, где-нибудь в пригороде Рио, а не здесь в Берлине! Там бы Мюльгакер сразу нашел повод накинуться с садовым ножом на атакуй собаку к бросить мерзавца в ров на съедение мошкаре и тропической лихорадке, а он уж наверняка схватил бы ее. Но затем Отто Мюльгакер успокоился. От мысли обратиться в суд он отказался, после того как один из соседей, смеясь, отсоветовал ему подавать жалобу на Гайгеланга. Толку будет не больше, чем жаловаться на луну, а хлопот не оберешься. Этот Гайгеланг — старый знакомый правосудия; его посадят, затем снова выпустят — и все. Нет, Мюльгакер не хотел, чтобы Гайгеланг так дешево отделался. Недолго поразмыслив, он усмехнулся своей обычной угрюмой усмешкой: уж он его проучит, этого мошенника, этого алчного пса! Принцип «каждый за себя» уже расшатывал разоренную войной германскую цивилизацию.
Среди различных предметов, присланных Мюльгакеру друзьями после пережитых опасностей, было искусно набитое чучело большой змеи толщиной в руку из породы пресловутых боа-констрикторов; там, за морем, этих змей держат в домах, как у нас кошек, — они приносят пользу, охотясь за мышами и крысами, а дети охотно забавляются ими. Вскоре по прибытии в Бразилию Мюльгакера сильно напугала одна из этих славных змей, и он, намотав на руку пончо и выхватив нож, вступил с ней в бой, за что друзья изрядно его высмеяли. Дабы помнить о том, что нельзя терять присутствия духа, молодой человек постарался при первой возможности приобрести чучело такой змеи. И вот она лежала здесь, безобидная охотница за мышами, искусно свернутая в клубок, и над могучими ржаво-коричневыми и светло-серыми кольцами в редких пятнах и страшных полосах сонно и грозно вздымалась небольшая голова, твердая, плоская, с неподвижными стеклянными глазами. В полумраке, а для человека непривычного — даже при дневном свете, змея на первый взгляд могла сойти за живую, но по тусклой коже и неестественной неподвижности было нетрудно догадаться, что перед тобой чучело. Мюльгакеру было ясно, что этот тип, Гайгеланг, трус. К счастью, он до сих пор не выказал садовнику ни малейшего недовольства, по обыкновению вынашивая и лелея гнев в своем сердце. Пусть-ка дурень Гайгеланг проведет часок-другой в сумерках наедине со славной Яку-Мамой, как дети за океаном называли свою домашнюю змею. Это будет куда полезней, чем взбучка.
Однажды летним вечером поселок «Эс-эн-пэ» был довольно пустынен. Отто Мюльгакер, освещенный потоком лучей июньского заката, ловко орудуя своим многосуставчатым протезом, зацеплял свисающие ветви и обрезал посаженные им ивы, заготавливая побеги для зеленой изгороди вокруг мусорного ящика. Время от времени он поглядывал на садовую калитку, ожидая, подействует ли приманка. Он написал этому Гайгелангу, который снова как в воду канул, будто из Южной Америки ему прислали кучу семян и клубней, гораздо больше, чем нужно ему самому. Если друг Гайгеланг пожелает взглянуть на все эти заморские семена, а в таких делах он, конечно, знает толк, то он, Мюльгакер, будет дома в воскресенье вечером, позже ему придется уехать в город.
В домике Мюльгакера было три подвальных помещения: светлая кухня-прачечная, затем каморка с маленьким оконцем — там топилась печь, обогревавшая весь домик, — и полутемная кладовая для всяких инструментов, тоже с маленьким окном. В этой кладовой на столе лежали клубни, засохшие куски растений, мешочки с семенами, диковинные образцы древесины, много лет назад собранные Мюльгакером в Бразилии. Под столом, в корзине из ивовых прутьев, обычной корзине для белья, на моховой подстилке, неподвижно покоилась, повернув к двери тупоносую голову, мумия Яку-Мамы, предназначенная, собственно, совсем для других целей. У Мюльгакера был еще плетенный из лыка длинный колчан какого-то индейца. Если воткнуть его в змеиные кольца, получится роскошная стойка для тростей в прихожей. А покамест ужасная мумия поджидала г-на Густава Гайгеланга.
И вот этот злосчастный человек уже перелез через ограду. Он не мог дождаться, пока Отто Мюльгакер, неспешно двигаясь и криво улыбаясь в знак приветствия, войдет в дом, чтобы привести в действие механизм, открывающий калитку. Широкими шагами, как на ходулях, Гайгеланг приблизился, внимательно оглядывая все вокруг своими близко поставленными птичьими глазами. Невзирая на то, объяснил он, что сегодня воскресенье, он все же прибыл с обратной почтой, дабы осмотреть семена, ибо не по-дружески было бы отказать приятелю в вынесении патентного приговора. Он, вероятно, хотел сказать «компетентного», подумал Мюльгакер, но теперь это уже не важно. Хозяин спокойно поставил под маленькую вишню, за которую собирался примяться, лейку. Спускаясь по прохладной витой лестнице в облицованную белым кафелем преисподнюю, он так, между прочим, дал гостю один совет — в заранее продуманных выражениях, дабы тот не удивился и чего-либо не заподозрил. При любом неожиданном зрелище, сказал он, мужчине никогда не следует терять самообладание. Затем он открыл подвал с семенами: в полумраке виднелась кучка растений на столе, а направо от двери — табурет. Пропустив вперед Гайгеланга, он запер за ним дверь. Обман за обман, подумал он, услышав приглушенный крик, и поднялся обратно по лестнице; ты подвел меня этим конским навозом, так и я тебя немного постращаю набитым паклей чучелом. На том успокоившись, он занялся своим делом. Гайгеланг, наверно, скоро заметит надувательство и, разъярившись, начнет барабанить в дверь. Но ему, Мюльгакеру, торопиться незачем. Лучше уйти подальше. Он перелез через ограду и скрылся в лесу.
Когда он вернулся, на западной половине неба еще брезжил голубовато-зеленый отблеск летнего заката. В доме царило молчание. «Ну как, Гайгеланг, пошла вам наука впрок?» — спросил он, открывая дверь и приготовившись отразить кулаком правой руки нападение своей жертвы. Долговязый садовник сидел на табуретке в какой-то неестественной позе. Его длинные руки праздно повисли, подбородок упирался в кадык, глаза были тупо и тускло устремлены в тупые и тусклые глаза пресмыкающегося.
Немало видел на своем веку Отто Мюльгакер, как умирают люди при необычных и ужасных обстоятельствах, люди получше Густава Гайгеланга, а еще больше видел он мертвецов во всяких удивительных позах, особенно замерзшие трупы. Все же он ощутил легкий страх. Взяв Гайгеланга за подбородок, он осмотрел свою жертву. В задачи нашего небольшого упражнения по части полевой службы, подумал он, отнюдь не входило, чтобы этот парень торчал здесь в мертвом виде. Собственно, заранее можно было сказать, какая заячья душонка у этого болтуна и шарлатана. Да и со здоровьем у него, видно, дело обстояло не блестяще. И все же получить от страха разрыв сердца, или как там называется такой случай, — это, пожалуй, уже слишком. Друг Гайгеланг малость пересолил, надумав вот так втихомолку окочуриться, да еще вытаращить глаза и высунуть язык, словно трубку изо рта. Конечно, этот парень отнял деньги у многих бедных людей и лишил их возможности радоваться своим садикам, но он, Отто Мюльгакер, имел ли он право наказывать его так жестоко, хоть и без умысла? Он почувствовал нечто вроде сострадания к этому человеку, похожему на большого костлявого ворона, выдававшему себя за садовода и даже не умевшему отличить зимой крыжовник от смородины.
Разумеется, в этой стране, где столько любопытных, полиция не замедлит вмешаться и станет доискиваться причины смерти садовника Гайгеланга. И возможно, невинная шутка с чучелом Яку-Мамы тоже значится где-нибудь среди их шестисот тысяч параграфов. Но Отто Мюльгакер вовсе не имел желания объясняться с полицией из-за какого-то непредвиденного несчастного случая. Нрава он был молчаливого, зря болтать не любил. Пусть сами покажут, чего они стоят, эти служители святой справедливости. «Пойдем-ка, пожирательница мышей», — сказал он, осторожно войдя в погреб, и, схватив змею за одно из ее колец, понес чучело наверх, в спальню, где рядом с походной железной кроватью темно-коричневого цвета висел индейский колчан. Засунув колчан в змеиные кольца, он воткнул в него свою трость и еще длинную линейку, которую он решительно надломил, и теперь кусок ее свисал из колчана. Затем неторопливым шагом направился в маленькое кафе, открытое одним предприимчивым дельцом на соседнем перекрестке. Можно ли позвонить по телефону? К сожалению, у него чертовски неприятная история. К чему дважды рассказывать? — сказал он, берясь за телефонную трубку. Итак, дежурный в ближайшем отделении полиции и несколько воскресных посетителей кафе услышали одновременно, что он, Мюльгакер, предложил своему другу Густаву Гайгелангу прийти отобрать семена и черенки, находившиеся в подвале, а когда бедняга возился там внизу, у него, видимо, сделался разрыв сердца. Он, Мюльгакер, просит о скорейшем расследовании. Его самого дома не было, в подвале все осталось нетронутым.
И хотя в наше время легко попасть на подозрение, а раз тебя подозревают, то ты уже виновен, по крайней мере в глазах полиции, — чиновники и врачи в конце концов подтвердили сообщение, сделанное Отто Мюльгакером и занесенное в протокол о смерти садовника Гайгеланга. Больше им ничего не оставалось делать. С человеком, у которого вместо левой кисти лишь несколько крючков, а вместо страха перед людьми — опыт военных лет, с таким человеком трудно поступить иначе, чем он сам того хочет. А со своей собственной совестью Отто Мюльгакер уж как-нибудь поладит: здесь он не нуждается в помощи, опеке и добрых советах.
Конг на пляже