Радуга (сборник)

Цвейг Арнольд

Повсюду красные флаги. И черно-красно-золотые. Их несут толпы народа, изголодавшиеся и смертельно усталые. Надо ли их бояться? Все сытые, все, кто желает, чтобы война продолжалась возможно дольше, вооружаются. Вооружаются против каждого, кто хочет, чтобы из хаоса родился новый мир. Правые убивают левых вождей. И Рози возмущается от всего сердца, видя, что правосудие парализовано. Государственная машина и наглое насилие всегда подавляют безоружных.

Рози привел в себя грохот надземной дороги. Захваченная своими мыслями, пытаясь понять, в чем корень зла и почему в этом диком мире грабители остаются безнаказанными, она бежала по улице, не глядя по сторонам. Теперь ей надо повернуть обратно. Рози качает головой, удивляясь собственной рассеянности. Уже почти пять. Пробираясь между машинами, она идет вперед. Над ее головой — железная дорога; потом Рози перебегает через улицу.

Только в это мгновение она не грезит, а потом в ее воображении вновь проносятся картины инфляции: дикая спешка, страх и отчаяние. Губы Рози дрожат; нахмурив брови, низко опустив глаза, она бредет к себе домой… Ее семья обеднела, у них не осталось ничего, кроме мебели и небольших сбережений в реальных ценностях. Ее другом становится некий Гильдебранд Мюллер. Под сердцем у нее шевелится ребенок, они празднуют свадьбу. Бедствия изливаются

на мир все более широким потоком. Убийства следуют за убийствами. Как только трудящийся люд, измученный непосильной работой и лишениями, начинал мечтать о передышке, как только усиливалось падение марки, как только начинались перебои в экспорте, как только возникала угроза финансовых мероприятий, которые возложили бы на плечи богачей бремя добывания денег для своего рейха и для разоренных областей, так учащались хладнокровно и организованно подготовленные богачами убийства сторонников республики. Именно так воспринимал события Гильдебранд; Рози в точности переняла его взгляды. Силы, жертвой которых становится одаренный и знающий министр Ратенау, тоже, кстати, богатый, подымают стоимость всемогущего доллара, мерила всех ценностей, с трехсот двадцати пяти до шести тысяч марок, позже до восьми тысяч марок и наконец — до двадцати тысяч. А затем Рози узнаёт, что богачи форсируют инфляцию. Она долго не верит, долго сомневается, но потом все же вынуждена поверить, ибо это вполне доказано. Инфляция нужна богачам, чтобы по дешевке сплавлять товары за границу! В памяти Рози всплывает имя «гиганта» Стиннеса, ставшее символом безграничного успеха, человека совсем особой породы. Миллионы, миллиарды, биллионы. Бумажные деньги и почтовые марки; пока их безостановочно выбрасывают из машин на улицу, не успевая даже просушить краску (печатники уже давно добились оплаты в долларах), банкноты превращаются в мелкую разменную монету; на письмо приходится наклеивать целые серии почтовых марок. Безумие охватывает цифры и людей. Спекуляция превращается в национальное бедствие, голод становится обычным явлением для всех, кому нечего продавать, кроме собственных рук. Правда, рейху удается отделаться от своих долгов. Это великое время великих концернов навсегда наложило свой отпечаток на нервы и плоть ее маленькой дочки… Но вот таинственная длань судьбы карает одного за другим всех троих, тех, кто, согласно мнению общественной прослойки, к которой принадлежит Рози, несет главную вину за чудовищное падение марки: главу рейхсбанка, министра, выпустившего военные займы, и наконец самого виновного — чернобородого бога промышленников с меланхоличным лицом индуса, того, кто уже в 1916 году решил, что воюющий народ будет впредь бесплатно работать на него… Усталая душа маленькой Рози упивается мстительными воспоминаниями. Вот умирает министр, умирает страшной смертью, охваченный пламенем горящего вагона, умирает так же, как и сотни тысяч людей, в том числе как оба ее возлюбленных-фронтовика, которые погибли от огня гранат, погибли из-за него — это она теперь поняла, — из-за его рабской покорности и подчинения крупным концернам, затягивавшим войну и множившим долги Германии… И сам хозяин гигантского концерна, его божество, умирает от гнойного аппендицита только потому, что он чересчур поздно дал разрезать себе живот, — ему вечно было некогда, уж слишком он усердствовал, хватая все, что покупается на земном шаре… Материальные блага ценились в то время больше человека. Власть денег была превыше всего…

И тут внезапно жалость переполняет ее сердце, чувство сострадания к покойному властелину, подобно струе свежего воздуха, врывается в ее наркотические грезы, в ее лихорадочные мысли. Как ужасно он жил! Он не знал счастья, которое освещает ее путь, он не знал отдыха, который она вкушает каждый вечер, он без устали старался завоевать землю, этот круглый пляшущий земной шар, не зная, что его внутренности божества, неконтролируемая часть его «я», уже давно находились во власти чужеродных микроскопических существ, вызывающих гниение, что эти бактерии, которые по сравнению с ним были не больше, чем он по сравнению с земным шаром, неудержимо овладевали им, продырявливали стенки его кишечника, проникали в его брюшную полость, и пока он, бедный, ничего не ведающий человек продолжал свою шахматную партию, стараясь обыграть весь род людской, победоносная смерть уже давным-давно воцарилась в нем…

То были бесовские деньги, подарок дьявола, колдовское золото Рюбецаля, которое наутро превращается в кучу угля. И это утро наступило. Катастрофа следует за катастрофой. Слухи ползут отовсюду. Все лопается, как большие мыльные пузыри, розовато-зеленые, коричневато-синие; как раз в тот момент, когда они особенно красиво переливаются всеми цветами радуги, вдруг раздается тихий треск и… на носу и губах остаются брызги мыла.

Была ли от этого какая-нибудь польза? Разумеется, нет, наоборот. В чертежные бюро пробирается страх перед увольнением. На пособие по безработице не прокормишься. Какие бы перемены ни происходили каждый день, вся тяжесть жизни падала на тех, кто не владел ничем, кроме своих слабых сил, терпения и любви. Да, таков в конечном счете этот мир: здесь давят слабых, грабят бедняков, обманывают доверчивых, навозные мухи сосут здесь беззащитных младенцев. И над всем этим царит господь бог — господин Кёллер, гигант, владеющий миром. Он сидит за умопомрачительным биллионным письменным столом при минус двухсот семидесяти градусах по Цельсию, глядит сквозь золотые солнца своих очков и управляет аппаратом вселенной, величайшим предприятием мироздания, согласно принципу «каждый за себя». Сидя за пультом управления, он укрощает мятежные и доверчивые детские души людей, весь грех которых заключался в том, что они спрашивали господа бога — «почему». Почему, например, о боже, в мире взрослых столько краж? Или почему не существует бюро находок для заблудших душ? Или же почему люди относятся друг к другу так холодно? А в ответ на это из космоса раздается грубый рык:

— Проходи! Стреляем без предупреждения!

Рози Мюллер ступила на мостовую, чтобы перейти улицу, впадавшую в другую артерию; движение, этот незримый, но убийственный поток, было здесь не очень уж бурным. К сожалению, ряд обстоятельств оказался против нее. И повинна в этом была не только лихорадочная смена видений, проносившихся в ее затуманенном мозгу. Прежде всего против нее было солнце: освещая косыми лучами черные крыши домов, оно било прямо в стекла ее пенсне; солнце извергало целые потоки золотистого света в лицо маленькой женщины, ослепляя ее. И вот, когда Рози, еле передвигая ноги от усталости и мигая от яркого света, очутилась на мостовой и ее белокурые искрящиеся волосы загорелись чарующим огнем в ярко-золотых лучах солнца, зазвонил трамвай, слева пронеслись две машины, велосипедист промчался у нее под самым носом — вот и все, что она успела заметить, грезя наяву. Сзади нее мчался автобус, нагруженный, как верблюд, а по ширине он не уступил бы и

двум слонам; громадная, словно скала, туша автобуса двигалась небеззвучно. Рози взглянула налево, посмотрела вперед, еще раз налево, внезапно к ней подскочил полицейский, махнул рукой — и так же внезапно за ее спиной рявкнул гудок автомобиля. Рози так испугалась, что не в состоянии была двинуться с места; шофер нажал на тормоз, и тотчас же к ней протянулась красная рука — совсем рядом была остановка; и если бы Рози не чувствовала себя такой измученной, если бы она не потеряла присутствия духа и не остановилась как вкопанная, она благополучно перешла бы улицу перед самым носом чудовища и достигла бы тротуара — этого прибежища пешеходов. Но как раз в эту секунду детская душа Рози вступила в печальный спор с самим господом богом… От толчка Рози упала на спину, ее окровавленная голова ударилась о тротуар, а щиколотка хрустнула под шиной автомобиля. От сильной боли Рози потеряла сознание, которое охотно отлетело от нее в этот злосчастный день.

И вот, сама того не ведая, Рози отправилась домой в санитарной машине. Очнулась она у себя в постели с искусно наложенной шиной; она еще ощущала острую боль в ноге и сильную слабость, и ей казалось странным, что она лежит в собственной кровати, что рядом с ней сидит Гильдебранд, бледный, с темными тенями под глазами, вперив в нее взгляд, полный жалости и бесконечной любви.

Да, она была жива.

Что значили несчастные сто марок по сравнению с ее спасением? Гильдебранд попросит у себя на службе аванс в размере месячного оклада, мотивируя свою просьбу продолжительной болезнью жены. Конечно, не так-то все просто, это ущемляет чувство независимости; ведь Гильдебранд не любит быть обязанным своим работодателям; кроме того, он и сам не знает, из каких денег и когда вернет долг.

Все же на следующее утро он попросил аванс, а также выхлопотал себе освобождение на один день. Просьба Гильдебранда была удовлетворена благодаря поддержке одного из его начальников, который не забыл, что во времена оны, когда его еще не отдаляли от Гильдебранда Мюллера ни толстое брюшко, ни умеренные взгляды, она вместе дрожали в окопе, выпрашивали еду у более счастливых товарищей и крали хлеб со складов, благо охрана делала вид, что ничего не слышит и не видит.

Крупный аванс оказался для Мюллера счастьем. Вообще с момента их несчастья, которое можно, впрочем, истолковать и как удачный поворот судьбы, если рассматривать дело в более широкой перспективе, жизнь молодой четы резко изменилась к лучшему, стала более интересной и значительной.

Через несколько дней встал вопрос об увольнении ряда служащих в связи с сокращением производства и, как это бывает всегда, уволили тех служащих, которые состояли в левых организациях. Вот тут-то значительная задолженность Гильдебранда, а также его прилежание и ровный характер явились важнейшими аргументами в пользу его оставления «в деле». Стремясь поскорее развязаться со своим долгом, Гильдебранд вспомнил, что ему везет в карты. Он начал часто встречаться с приятелями и подолгу сидеть в пивных; думая о своем и раскуривая трубочку, он прислушивался к тому, что говорили окружающие, и сам высказывал свои мысли. И Гильдебранд с удивлением обнаружил, что он не только свободно читает в умах своих партнеров по скату, не только ясно видит причины и следствия их действий, но что он очень ясно разбирается в современных событиях — в их сущности, обусловленной политикой и экономикой, и может выразить свои умозаключения в простых и бесхитростных словах. И люди, сидя в дыму и чаду пивных (за шутками они с трудом скрывали чувство безнадежности, вызванное бессмыслицей их существования), подчас откладывали карты, чтобы послушать его. Они спрашивали Гильдебранда, почему он никогда не открывает рта на собраниях — ведь он все знает и разумеет, и Гильдебранд со смехом обещал им выступить, и он действительно начал с немалым успехом выступать на собраниях. При этом у него была ясная цель — он хотел повести своих слушателей по определенному пути, правильному пути, как он утверждал. Он верил в него, говорил о нем с горящими глазами. Светлые мальчишечьи вихры Гильдебранда, милые ямочки на его твердо очерченных щеках тоже помогали ему, когда он произносил свои речи. Ибо умным и приятным людям доверяют больше, чем просто умным.

Гильдебранд Мюллер многое понял и обрел свой путь. Он считал, что обязан этим тому самому универсальному магазину, который толкнул его маленькую Рози под молот несчастного случая. После происшествия с Рози, в ясную, светлую ночь, Гильдебранд кружил вокруг магазина, спрятав в кармане добротную пращу из двух резиновых трубок и кусочка кожи посередине и еще сучок для рогатки, а также около десятка круглых камешков; с помощью этого оружия Гильдебранд решил разбить как можно больше дорогих и роскошных витрин. Это и будет его «репрессией»; оправданием ему служила (современная общепринятая мораль, которая повелевала, если возможно, ответить на перенесенную несправедливость еще большей несправедливостью. «Я тоже государство, — свирепо думал он. — Я — государственная ячейка: Мюллер! Дорогу мне!»

Перед ним в лунном свете возвышалось здание универсального магазина, увенчанное черной крышей, которая казалась Гильдебранду боевым шлемом; сотни окон на этом здании словно говорили ему: мы разобьемся, мы разлетимся вдребезги, мы зазвеним необычайно весело, мы к вашим услугам!

Но Гильдебранд сел на скамью и задумался; он думал не о сторожах и полиции, а о взаимосвязи всех звеньев современного «предприятия», под которым он подразумевал жизнь. Кому он, мальчишка, намеревается нанести ущерб своей рогаткой? «Индейцам» из универсального магазина? Как будто хозяева магазина не застрахованы в страховых обществах, а вклады их не перестрахованы в других фирмах! Просто они выбросят на улицу одного, а может быть, и десяток сторожей — это и будут единственные люди, которые пострадают из-за него. Всё и всегда рикошетом попадает в тех, кто не защищен аппаратом власти; профессиональные союзы и партии не сумели помешать тому, что государственная машина и народ снова попали в руки сильных мира сего. Чему же удивляться? Но разве уже раньше бедняки не терпели позорных поражений от своих злейших врагов только потому, что их лидеры считали своим священным долгом смертельно враждовать из-за различных программ, из-за различных «священных идей»? Из-за догм и различных миросозерцаний! Вечно занятые ожесточенными спорами, погруженные исключительно в духовные материи, они вообще не имели возможности осуществить свои идеи. До тех пор пока массы индивидов, продающих свой труд, позволяют разъединять себя, победа остается за государственной машиной и крупными концернами. Народ, который некогда позволил расколоть себя церкви, ныне расколот разными идеологическими программами, что дает возможность богачам разделять его и без труда властвовать над ним. Чтобы обеспечить права бесправной, мирной и трудолюбивой массы, не обязательно прибегать к силе оружия, думал Гильдебранд, надо лишь попытаться доказать, что раздробленность вовсе не является неизменным свойством человечества, кроющимся в его природе…