Радуга (сборник)
Шрифт:
Как бы там ни было, во всем этом происшествии вам надо принять во внимание то, впрочем, естественное обстоятельство, что садовник Гайгеланг тоже был когда-то ребенком, одним из пяти, оставленных без надзора измученной матерью. И вот однажды, когда маленький Густав играл в городском парке, ему улыбнулось счастье — перед ним в песке засверкала круглая металлическая падка темно-бронзового цвета. Какая чудесная игрушка! Как приятно стать обладателем такого блестящего предмета! И какой ужас испытал он, какой душераздирающий ужас, когда эта длинная вещь, схваченная детской ручонкой, вдруг ожила, вздрогнула и уползла, превратившись в страшное существо, в медяницу! «Змея!» — кричит Густав, и его слабое сердечко замирает. Лишь через несколько минут оно снова начинает биться. А покамест он сидит там один-одинешенек, солнце немилосердно печет его тщедушное тельце, под ним лужица — и мрак застилает детские глазенки. С той поры, как в первобытном лесу питон срывал с деревьев голых детей человеческих, а гадюка жалила их, когда они искали ягоды, ужас перед этим скользким чудовищем таится в наших нервах; подобный испуг иногда проходит с годами, а иногда и нет.
Эту историю особенно хорошо рассказывать летом в маленьком садике, по которому проносятся резкие, насмешливые порывы ветра нашей благословенной берлинской равнины. Когда ветер, перебирая листву деревьев, шумит в тополях, когда розы величиной с детскую голову и лилии, огненно-красные, как орел на гербе, важно покачиваются на своих стеблях, тогда рассказчику работать легко и даже приятно. А вы тем временем лежите на травке, одежды на вас не слишком много, и если к тому же вы статная берлинка, то господь бог может причислить вас к своим самым удачным садовым растениям. Вы глядите в голубое небо, где самолет, жужжа, пролетает к Темпельгофу, и благословляете прекрасный, окаймленный дачами город, где жизнь бьет ключом, жизнь спортивная и, что еще ценней, духовная.
Жилищное товарищество, присвоившее себе поэтическое название «Сверчок на печи», благодаря хорошим связям и хорошим деньгам приобрело для своих филантропических целей земельные участки на окраине Грюневальда, в полосе, прежде принадлежавшей государству, и выстроило там маленький поселок из домов, похожих друг на друга как две капли воды своими достоинствами и недостатками. Люди, вернувшись с войны, где им приходилось жить среди развороченных могил и армейской сутолоки, жаждали покоя. Им нужно было время, чтобы осмыслить прежнюю свою жизнь, да и пространство, чтобы расправить локти, о которые слишком долго терся локоть соседа в строю; и они надеялись, что, насаждая деревья, овощи, цветы и травы, они сумеют позабыть выжженную землю, по которой прошла война. Меньше всего они хотели стать отшельниками, но одна мысль о том, чтобы поселиться в какой-либо из ячеек этих пчелиных ульев, так называемых «доходных» домов, казалась им невыносимой, и глухой инстинкт подсказывал массам, что всего важней для возрождения народа жилье на зеленом просторе городской окраины да приятные соседи. Итак, конторские служащие, люди вольных профессий и пожилые рабочие вернулись на землю, к которой были накрепко привязаны еще их отцы и деды. Прямоугольные участки в пятьсот или триста квадратных метров позади дачных домиков надо было превратить в сады, а маленький палисадник должен был вести от доступной для всех проезжей дороги к уюту и уединению домашнего очага. Каждого из новых домовладельцев осаждали опытные садовники, добиваясь подряда на благоустройство участков. Но многие ли из застройщиков, молодых и даже пожилых, были в состоянии выбросить четырехзначную сумму на устройство садика? Им и без того удалось осуществить мечту о собственном доме лишь благодаря весьма сходным, общедоступным условиям строительных компаний.
Именно на это и рассчитывает длинноносый человек, о котором мы говорили вам в самом начале нашего рассказа. Он вас вталкивает в комнату, проскальзывает вслед и становится перед вами с картузом в руке. На его сдвинутых по-военному ногах кожаные гамаши, а с словоохотливых уст готовы хлынуть заманчиво скромные речи. На испорченном саксонском диалекте он излагает свое желание, о котором хотел бы поговорить с вами: заручиться вашим согласием на обработку почвы и устройство садика. Что до уплаты, поспешно объясняет длинноносый, он согласен лишь на треть того, что запрашивают крупные фирмы. Казалось бы, вы должны прийти в изумление, не так ли? Но этого отнюдь не происходит.
Страна пережила такое денежное наводнение, какого не бывало со дня сотворения мира. Во всех умах царит полная сумятица, соотношение цен и стоимостей подорвано на столетия вперед бессовестными или невежественными экономистами, дороговизна сельскохозяйственных и промышленных товаров вконец истощила покупательную способность населения. Откуда же может так быстро вернуться прежнее доверие к добропорядочности, к тому, что за работу просят столько, сколько она стоит?
Итак, вы поддаетесь не красноречию этого человека, этого Гайгеланга, который пристроился на краешке стула и уставился на вас своими круглыми, как у совы, глазами, а глубокому недоверию, с которым вот уже ряд лет приучились относиться к запрашиваемым ценам. Это забавное красноречие, конечно, от полуобразованности, которую вам нетрудно себе представить. Книжные инверсии, предложения с «поскольку» и «несмотря на то» или «не говоря уже о том» перемешаны с сокращенными словечками, которые как бы заимствованы у какого-нибудь из модных в то время прозаиков. «Хотя и являюсь начинающим, — говорит он, например, скромно избегая местоимения „я“, — но по всей справедливости осмеливаюсь вступить в конкуренцию с крупными компаниями, господин директор. Несмотря на то, что цена моя очень умеренная, — убеждает он, — даю полную гарантию, что товар доставляю первый сорт. Разумеется, здесь могут быть всякие махинации в ущерб уважаемому клиенту касательно неподходящих материалов, — допускает он, — но поскольку я саксонец и питаю живейшую надежду обзавестись делом…» Так, заверяя, что на него можно положиться, он просит любезно разрешить ему хотя бы набросать план нашего садика, Тут-то вы и попались в ловушку! Ибо благовоспитанность не позволяет вам утруждать кого бы то ни было всякими планами, но заключив с ним в конце концов договор.
Через несколько дней г-н Гайгеланг с двумя дюжими парнями помоложе приступает к работе. Получив от вас известную сумму для закупки удобрений и рассады, он начинает копать, «рыть» — как сказал бы берлинец, — убирать строительный мусор, делая «глубокую вспашку», выворачивать нижний слой грунта наверх и смешивать его с удобрениями, которые подвозят на тачках и подносят в больших пакетах. Как на грех, вы ничего в этом деле не смыслите, хотя вас и величают «господин директор». Вы, правда, замечаете, что в одном углу подготовленного участка груда удобрений подозрительно смахивает на остатки конских яблок, проще говоря — на конский навоз. Но откуда вам знать, что свежий конский навоз пережигает почву, а коровий навоз, который, по заверениям г-на Гайгеланга, уже зарыт глубоко в земле, существует главным образом на бумаге, в представленном счете? Некоторые из саженцев выглядят вполне прилично и радуют вас надеждой, другие же удивительно мизерны, это какие-то прутики и карликовые кусты; они докажут свою пригодность, лишь когда будут посажены и дадут листья и цветы; таковы, например, крыжовник, смородина, маленькие грушевые деревья, некоторые сорта роз. Дерн вскоре выпускает свои зеленые стрелочки, он и в самом деле принялся, как гарантировал г-н Гайгеланг, но чтобы разобраться, действительно ли этот дерн — лучшая тиргартенская смесь или же совсем обычная луговая травка, вы, господин директор, отнюдь не знаток; вам даже не ясно, что лучше — посадить зеленую изгородь или сирень, прутья которой торчат из свежевскопанной земли, напоминая обычные палки, — «а ведь все это, г-н директор, как раз и придает садику уют».
Вы, конечно, договорились с г-ном Гайгелангом, хоть он и саксонец, что выплатите ему остаток причитающихся денег лишь тогда, когда все растения, пускающие здесь корни и тянущиеся ввысь, докажут на деле свою добротность. Но что поделаешь, если он вдруг является к вашей жене, когда вы в отъезде, и, сославшись на то, что работа закончена, а у него крайняя нужда в деньгах, выклянчивает оставшуюся сумму? Клубника растет на славу, розы принялись, и ваша молодая жена, хорошо знакомая с неожиданными поворотами судьбы, уступает просьбам г-на Гайгеланга. И на том он исчезает из вашего поля зрения. Когда вы возвращаетесь из путешествия, среди дерна пестреют плеши, и соседи, проникшись к вам доверием, самым решительным образом предостерегают вас от конского навоза и садоводческих экспериментов.
Увы, многое оказывается диким кустарником. Некоторые ягодные кусты, видимо, просто подобраны на свалках больших садоводств; но опять же другие кусты — яблоньки, вишни и персики — совсем недурно зеленеют; короче, убогий садик обошелся вам гораздо дороже, чем посадочный материал Гайгеланга, а сам он больше не показывается. Разумеется, ему положено заменить и снова посадить все, что не принялось, но этому господину то надо ехать в Голландию за саженцами, как заверяет он вас по телефону, то готовиться к речи на торжественном освящении знамени их союза. Местожительство он сменил.
Как вам сообщают более осведомленные люди, ему пришлось согласиться на бесплатный стол и квартиру в исправительной тюрьме Тегель, так как он обманул и других застройщиков, менее терпеливых и юмористически настроенных, чем вы. В первое же лето вы проникаетесь нежностью к своему несколько растрепанному садику, как владелец собаки — к своей дворняжке, которая, правда, отличается ясным умом и веселыми глазами, однако упорно стремится сочетать туловище терьера и короткие ножки таксы. Затем с глубоким раскаянием вы поручаете солидной садоводческой компании восстановить за умеренную цену нанесенный ущерб и порой, то досадуя, то забавляясь, вспоминаете вытянутую физиономию плута Гайгеланга, его совиные глаза, картуз, сдвинутые пятки и нелепую старомодную речь. Он живет в вашем сознании, его имя всплывает вдруг в ваших беседах и навсегда закрепляется за чахлой сиренью, которую вы попросту называете Гайгелангом, и вы даже не подозреваете, что человек этот, который все еще вас забавляет, давно уже расстался с белым светом.
Этот Гайгеланг был сущим вредителем, он нападал на беззащитных, грабил доверявших ему людей, приносил огорчения вместо обещанной пользы, и все это вполне сознательно. И должен же он был в конце концов наткнуться на человека, который отплатил ему за все прежние плутни и притом неразменной монетой.
Отто Мюльгакер, широкоплечий мужчина с мрачным взглядом, был в глубоком огорчении. После войны у него от левой руки остался обрубок, на котором лазаретные врачи искусно укрепили так называемый протез — стержень с крючками, пригодный для всяческих работ. То была память о ручной гранате, которую после упорных, жестоких боев и перебежек от воронки к воронке в болотистой местности фландрского фронта швырнул под ноги ему и двум его товарищам приземистый бретонец.