Радужная вдова
Шрифт:
И Наталия Смирнова заговорила.
В тот день Прима беседовал с Наталией Смирновой долго, и у него сложился довольно объемный образ потерпевшей. Потом он позвонил экспертам.
– Мамлен, – позвал Прима, – Григоренко – есть такой?
– Убежал уже, черт, – ответила Мама Лена, – у него ж футбол, честь мундира отстаивает.
– Да, я забыл. Я по убийству Яковлевой… Кто-нибудь есть из тех, кто выезжал со мной на труп? Коля? Ну и хорошо. Пусть зайдет.
Елена Федоровна Петрова, которую, не без доли уважения, прозвали в управлении Мама Лена, или Мамлен, была старейшим и опытнейшим работником, экспертом суперкласса, что называется, криминалистом от Бога. Григоренко был ее лучшим учеником, когда работал под ее началом. Ну а Коля – Коля был любимый ученик. И Прима всегда думал: интересно все-таки получается, один – лучший, другой – любимый, а вот чтобы все сразу, а? Такого, наверное, не бывает?
После того как Прима закончил взятие свидетельских показаний, надо было провести опознание. Ему не хотелось еще раз беспокоить Наталию этим страшным зрелищем, но ничего не поделаешь, так было положено. Ибо действительно выяснилось, что у Александры никаких близких родственников не осталось и в последние три года Наталия была для нее единственным близким человеком.
Опознание проходило как обычно. Прима уже знал о жизни потерпевшей очень много, и когда он пятнадцать минут назад попросил Наталию не уезжать пока из города, то считал это чистой формальностью. Наталия снова разрыдалась, когда увидела тело Яковлевой, но на этот раз взяла себя в руки значительно быстрее. Она опознала подругу, и вся процедура подходила к концу, когда случился некоторый неприятный казус: неловкое, неаккуратное движение – и из-под простыни свесилась нога. Такое иногда случается – самопроизвольное сокращение мышц при смене температурных режимов. Наталия вздрогнула и, сама того не замечая, прижалась к Приме. Потом отстранилась. Чтобы водрузить ногу на место, пришлось приподнять простыню. Наталия Смирнова смотрела на обнаженное тело своей лучшей подруги… Ее глаза округлились, а губы побелели. Потом тело накрыли. Наталия беспомощно огляделась по сторонам и позволила себя увести. Она поднималась по лестнице, и Прима почувствовал в девушке неожиданную слабость. Он поддержал ее за локоть, Наталия вздрогнула.
– Ничего, дочка, – проговорил Прима, – зрелище не из приятных. И хорошо, что это осталось позади.
Они вышли на солнце.
– Я могу идти? – проговорила Наталия совершенно отчужденным голосом.
– Конечно, – ответил Прима. Он почувствовал перемену в девушке. Наталия вдруг замкнулась, словно это не она в течение почти трех часов рассказывала Приме о потерпевшей. – Будет надо, мы с вами свяжемся.
Наталия Смирнова быстро ушла прочь. Только нервно кивнула на Примино «до свидания».
И Прима даже увидел в этой неожиданной перемене что-то несправедливое. Хотя трудно не согласиться с тем, что зрелище лучшей подруги с горлом, перерезанным от уха до уха, на кого угодно может подействовать угнетающе.
А потом с каким-то неприятным ощущением холодка внутри он вдруг понял, что думает вовсе не об этом. Наталия Смирнова вздрогнула, когда свесилась нога; девушка даже прижалась к Приме – реакция понятная и при этих обстоятельствах вполне оправданная. Но вот побледнела она чуть позже, когда пришлось приподнять простыню и когда она несколько мгновений смотрела на обнаженный труп. Все верно, труп – не самая приятная картина, особенно с непривычки. Особенно если это тело близкого человека. Но верно и другое. Между «вздрогнула, когда свесилась нога» и «побледнела» прошло несколько мгновений, в которые уместилось некое событие. Словно за эти несколько мгновений Наталия Смирнова успела увидеть что-то. Что-то еще кошмарнее, чем перерезанное горло.
И теперь, задержавшись допоздна в своем кабинете, Прима думал о том, все ли известные ей факты выложила в тот день Наталия Смирнова. Или она что-то утаила?
Все же на один вопрос Прима мог ответить со стопроцентной уверенностью. На вопрос «когда?». Когда его чутье старого волка вновь забеспокоилось, словно узнавало под легким обманным слоем краски гораздо более зловещую картину.
У Наталии Смирновой был смертельно перепуганный вид, и случилось это после опознания потерпевшей. Все это в общем-то понятно, учитывая обстоятельства. Но именно в этот момент подполковник Прима осознал, что в деле об убийстве гражданки Яковлевой, никому не нужной шлюшки из маленького городка Батайска, есть что-то, что ему не нравится. Очень не нравится.
История получалась совсем обычная, если только Наталия Смирнова не упустила в своих показаниях некоторых важных подробностей.
Александра Афанасьевна Яковлева родилась почти двадцать пять лет назад в роддоме города Кропоткин, города, открывающего ворота на Кавказ и известного всем железнодорожникам страны под названием узловой станции Кавказская. Когда маленькой Саше не было еще и пяти, она осталась без матери – вроде бы рак, Наталия наверняка этого не помнила. К тому времени они уже перебрались в Батайск, где вместе с бабой Маней, матерью отца, занимали трехкомнатную секцию. Баба Маня – свекровь – была деспотичной женщиной, очень не любившей свою невестку и не балующей излишним теплом внучку, которая во всем пошла в мать. Во всем, быть может, даже в своей несчастливой судьбе.
Лучшее время, единственное, приносящее маленькой Саше радость, приходилось на школьные каникулы, когда отец и баба Маня с удовольствием спихивали девочку на все лето в Дербент. Там жила другая, «настоящая», бабушка, там была настоящая теплая семья, и возвращение осенью к началу учебных занятий было для Саши трагедией. Отец по-своему любил девочку, но он был слабым, всегда находился под пятой у матери, а после того как потерял жену, его жизнь вообще пошла кувырком. Завертелась волчком, как сказала Наталия Смирнова. А Дербент – чудесный город на берегу Каспийского моря, город, стекающий с горы, где имелась древняя крепость Нарын-Кала, город более чем тридцати языков, но в основном населенный лезгинами, русскими и евреями, хотя и азербайджанцев было достаточно. Город частных домов с побеленными стенами, высокими окнами и тенистыми виноградниками во дворах, и, конечно же, город ни с чем не сравнимого моря, на песчаных пляжах которого дни тянулись бесконечно и пролетали мгновенно. Саша была отличной пловчихой, но как-то раз, отправившись с друзьями вплавь до дальнего бакена, отмечающего судоходный фарватер, она чуть не утонула. Эту часть истории Наталия рассказывала с каким-то странным сомнением в голосе. Саша уверяла подругу, что ее спасла большая белая рыба с человеческими глазами, и с тех пор она всегда искала эту рыбу, но та больше не показывала себя.
– Выдумщица ты, Саша, – смеялась Наталия, – в Каспийском море нет дельфинов.
– Я и не говорю, что это был дельфин. Это была особенная рыба.
– Может, это был тюлень?
– Сама ты тюлень! Я же говорю – это моя рыба. Она плавает где-то там, в голубой бездне, и когда-нибудь принесет мне удачу. Как однажды спасла меня! Понимаешь? Принесет мне весь мир. Это – моя рыба.
Правда, Наталия Смирнова уточнила, что подобные заявления Александра делала лишь под кайфом.
– Она была наркоманкой? – спросил Прима.
– Э-э, мы так не договаривались, – возразила Наталия. – Я это рассказала, чтоб вы знали – иногда она говорила странности, но только связанные с этой рыбой. Понимаете? Чтобы с этим вопросом не осталось неясностей. Больше ничего. А так – в основном мы с ней болтали, когда оставались одни. Знаете – изливали друг другу душу. Плакались в жилетку.
В принципе, несмотря на деспотичную бабушку и пьющего отца, Сашино детство можно было считать нормальным, даже счастливым. Если бы в двенадцать лет не произошло событие, отравившее это детство. Деспотичной бабы Мани уже полгода как не было, и отец совсем начал сходить с катушек. Меж тем он все еще пытался заботиться о дочери, был с ней ласков и по-прежнему олицетворял для Саши хоть и падшее, но божество.
В тот вечер – предыдущие несколько дней отец пил – он, видимо, впервые понял, что его дочь превратится в будущем в ослепительную красавицу. Никто не знает, что произошло в его душе, когда он пришел в ванную комнату – они все еще помогали мыть друг другу спину. Пап, потри спинку! Ой, пап, не щекоти! Потри между лопатками, я не достаю. И папа потер. Возможно, его руки дрожали и дыхание было неровным, Саша этого не знала. Очень быстро он перестал мыть дочери спину.
«Сейчас мы помоем нашей девочке попку» – эту фразу Саша запомнила на всю свою такую недлинную жизнь.