Ракетный полет из Каменного Брода в Санкт-Петербург и обратно, или романтическое путешествие барона фон Мюнхгаузена на берега реки Лугань
Шрифт:
Эти перешептывания за спиной очень задевали не столько Марийку, сколько самого барона. Он в сердцах пообещал вызывать на дуэль каждого негодяя, язык которого только коснется имени его любимой. Но ведь дам на дуэль вызывать не будешь, а большинство пересудов зарождалось и обращалось именно в женских кругах!
– Мой друг, а почему бы вам официально не развестись с Бернардиной-Якобиной и не жениться повторно на Марии уже по местному церковному обряду?
– предложил я однажды. У меня сердце кровью обливалось от нравственных терзаний барона, поэтому и осмелился предложить
Мюнхгаузен задумался всего лишь на минутку, а потом радость озарила его лицо и он вскричал:
– Томас, ты - гений! Немедленно разводимся! И снова женимся!
Мария тоже одобрила мой план.
– Но только, - сказала она, - мне придется перейти из православия в здешнее вероисповедание. Иначе нас с Карлом Иеронимом не повенчают.
С новым крещением Марии проблем не возникло. При крещении она решила назваться Мартой.
– Милый мой Карл, - сказала новокрещеная Марта барону, - мы с тобой впервые встретились в марте минувшего года. С этого момента моя жизнь словно началась заново. Поэтому хочу навсегда связать свое имя с месяцем года, в котором встретила настоящую любовь!
Вот так Мария и стала фрау Мартой. Чтобы нейтрализовать домыслы о ее "скифском" происхождении, мы посредством двух местных болтунов, распустили контрслух о том, что Марта-Мария родом откуда-то из Моравии, а ее отец - богатый аптекарь. Маневр замещения информации контринформацией удался блестяще. Пожалуй, это была первая информационная война, которую удалось выиграть на просторах Европы.
9.3
А вот с разводом дело у нас не заладилось. Бернардина-Якобина категорически отказалась разводиться с Мюнхгаузеном - и просто из вредности, и из меркантильных соображений. Более того, она начала собирать компромат на Карла Иеронима, намереваясь объявить его сумасшедшим и поместить в ганноверский "желтый дом". Тогда именно она, все еще формально баронесса фон Мюнхгаузен, становилась законной владелицей и замка, и городского дома барона.
Целый год ушел на всяческие юридические препирательства. Разрешил все Господин Случай. С помощью своего любовника Генриха Рамкопф-Хюдена Бернардине-Якобине удалось завладеть расписанием дня Карла Иеронима на 31 мая 1797 года, в котором, помимо обычных подвигов, значилось объявление войны Англии в связи с отказом Букингемского дворца окончательно подтвердить независимость бывших английских колоний в Северной Америке. Эти похищенные у нас бумаги были немедленно переправлены в канцелярию нашего правителя герцога Георга как доказательство очевидного помешательства барона фон Мюнхгаузена.
Разумеется, герцог был возмущен попыткой барона объявить войну Англии без участия в таком важном деле администрации ганноверского края. Георг в крайнем раздражении отдал приказ арестовать Карла Иеронима.
Все, однако, быстро и благополучно разрешилось. Я вовремя успел доставить в канцелярию герцога пару экземпляров вечернего выпуска "Ганноверского вестника", в котором сообщалось, что сегодня утром Англия окончательно признала независимость Северо-Американских Соединенных Штатов, и, следовательно, повод для объявления ей войны бароном Мюнхгаузеном отпал.
На радостях герцог Георг распорядился развести Карла Иеронима и Бернардину-Якобину. Процесс начался уже на следующий день утром. Всем все было ясно, судья не намерен был затягивать принятие решения, и публика, которая очень любит присутствовать на всяких судебных мероприятиях, была убеждена, что к полудню Мюнхгаузен избавится от брачных уз. Барон, кстати, в этом тоже не сомневался, и бракосочетание с фрау Мартой наметил на вечер того же дня.
Суд, действительно, достаточно быстро вынес решение о разводе. Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена и Бернардины-Якобины фон Брун. И тут снова все осложнилось...
9.4
Как известно, барон Мюнхгаузен уделял время не только делам земным, но и небесным. Однажды, размышляя о сущности мироздания, мой друг обратил внимание на то, что земной год длится несколько больше, чем мы обычно полагаем.
Это было летней звездной ночью. Я и барон засиделись в домашней обсерватории. Карл Иероним что-то рассматривал в окуляр телескопа, когда-то подаренного ему самим Галилео Галилеем, а я потихоньку, бокал за бокалом, попивал вино из огромной бутыли и развлекал Мюнхгаузена новостями из окрестных деревень.
– Томас, - прервал вдруг меня барон, - как ты думаешь, сколько дней в году?
– Сколько дней в году?..
– я фыркнул.
– Да это же знает любой гимназист! Триста шестьдесят пять!
– Точно?..
– Карл Иероним оторвался от рассматривания мироздания в окуляре и с усмешкой на губах уставился на меня.
– Э...
– я задумался, интуитивно чувствуя, что в вопросе Мюнхгаузена есть какой-то подвох.
Он, впрочем, не стал дожидаться моего ответа и произнес:
– Нет, не точно... На самом деле в году триста шестьдесят пять дней и шесть часов. Эти шесть часов складывают, и тогда каждый четвертый год становится високосным...
Он подошел к столу, налил себе в бокал вина, выпил залпом и только тогда продолжил:
– Но сегодня утром я задумался: а точно ли в году триста шестьдесят пять дней и шесть часов? И, представь себе, оказалось, что нет! На самом деле год длится триста шестьдесят пять дней шесть часов и еще три секунды...
– Тогда давайте выпьем за новое астрономическое открытие, - начал я, наполняя свой бокал.
– За три секунды!
– Никакого открытия нет, - Карл Иероним покачал головой.
– О существовании этих трех секунд давно известно всем астрономам.
Он прошелся по обсерватории, разминая плечи, вернулся к столу. Заговорил, глядя куда-то в ночное пространство за узким окошком:
– Итак, мы имеем три секунды никем неучтенного времени. Что же получается? За годы эти секунды складываются в минуты, а за столетия - уже в часы...
Он снова налил себе вина, отпил из бокала и сказал:
– Томас, я подсчитал, что одна минута дополнительного времени суток набегает за двадцать лет. Один час - за тысячу двести лет. А чтобы получились целые сутки - нужно двадцать восемь тысяч восемьсот лет.