Распутье
Шрифт:
Долой, долой, долой!
Долой принудительные группировки государства: коммуны, школы, принудительные армии!
Да здравствуют вольные договорные отношения независимых личностей! Да здравствует свободная инициатива в строительстве жизни! Пусть каждый из нас выберет себе свою федерацию: сельского хозяйства или транспортников, вольных партизан или развития своих способностей. Кто хочет петь – пусть поет! Да здравствует вольная конфедерация! Пусть все средства поступают в распоряжения Федераций. Долой все комиссариаты и министерства! Нам не нужно выборное начало, которое лживо и обманчиво. Нам не нужны Правления и Комитеты, всё это сделают сами рабочие федерации. Долой Совнаркомы и Комиссариаты! Да здравствует всеобщая конфедерация труда! Да здравствует анархия! Все на борьбу за самые высокие идеалы человечества! И мы призываем вас вступать в вольные партизанские отряды, которые сметут всякую власть и поставят безвластное государство! Так за оружие, товарищи!
– Макар, прикажи парням отобрать оружие у этого дурня! Стекло опасно как для детей, так и дураков – могут обрезаться, – спокойно приказал Устин Макару и его парням.
Коваля обезоружили. Он удивленно хлопал белесыми ресницами, втянул голову в плечи, удрученно молчал.
– Я, Семен, думал, что ты безопасный человек, а ты, оказывается, весьма опасен. Лозунги твои жгут сердце, так и хочется повоевать за безвластие, что вы и пытались сделать с моим отцом, – иронически скривил губы Устин. – Объяснять не буду, хороша или плоха твоя политика. Все вы говорить научились. Но затевать здесь отряды вольных партизан, подобных банде Кузнецова, не позволим. Даже больше, не позволим затевать у нас в тайге еще одну мировую революцию. Люд устал от крови и войн. Так устал, что даже белые генералы садятся за один стол с красными. Ты это видел. У всех одна мысль – это спасение России. И мы ее должны спасти. Ваш же вопль не спасает Россию, наоборот, появится еще несколько банд, которые будут объедать и убивать народ. И если вы с Тарабановым посчитали, что я человек вне закона, то это не значит, что меня можно прибрать к своим рукам. Поэтому, господин Коваль, иначе я тебя не назову, мы будем судить тебя нашим судом как японского шпиона, как анархиста, как подстрекателя. Я буду судьей, остальные присяжными. Степан Алексеевич Бережнов, вы бродили вместе с этим человеком, что вы скажете в защиту его?
– Ничего. Я нарекаю ему смерть.
– Макар Сонин?
– Смерть!
– Мефодий Лагутин?
– Смерть!
– Роман Журавлёв?
– Смерть! Смерть во имя жизни других.
– Но ведь ты до сих пор оставался человеком вне закона?
– Пойдет и это. Смерть!
– Смерть!
– Смерть!
– Смерть!
Суд краток, как удар бича.
– Чтобы не сказал потом наш наставник Степан Алексеевич Бережнов, что мы неправедно судили этого пришельца, поручим ему и расстрелять его. Согласны ли вы, Степан Алексеевич, выполнить свой долг перед народом и Россией? – спросил сын отца.
– Согласен. Пошли, Сёма. Для каждого может скоро настать такой час. Пошли.
В тайге прогремел выстрел, смертью одного человека были спасены сотни жизней других. Степан Бережнов дунул в дуло револьвера, приложил ухо к сердцу. Мертв. Забросал тело таежным хламьем, спокойно пошел домой. Даже не напился в тот день, а вышел в поля, где дружно колосилась пшеница.
Макар Сонин вёл свою летопись. За немалые деньги он даже договорился с контрабандистами, чтобы они приносили ему из города все газеты, как русские, так и прояпонского толка, делал из прочитанного выводы и писал: «Японцы пытаются выговорить для Семенова равноправную договаривающуюся сторону. Даже согласились ликвидировать атамана Лихоедова, что засел в Благовещенске, пустить туда нашу милицию. Генерал Такаянаги подписал 8 июля акт с Верхнеудинским правительством о выводе своих войск из Забайкалья.
Не завидую тем, кто останется там после ухода японских войск. Это будет самая страшная картина Гражданской войны…»
И прав был Макар, уход японских войск породил жуткий садистский разгул семёновщины. Теперь уже хватали и расстреливали не за принадлежность к большевикам или сочувствующих им, а просто за не понравившуюся физиономию, за дорогую шубу или золотые зубы. Все спешили запастись на всякий случай. И это уже не в первый раз…
«…Были убиты шестьдесят пять человек, заподозренных в большевизме, а там ни одного большевика не было, газеты пишут, что один меньшевик и эсер, остальные были убиты за хорошие сапоги и “плохую физиономию”. Стреляют евреев за кольца. Я думаю, что это идет от какой-то жуткой болезни, коей заболевают волки: когда у них гон, то они делаются бешеными зверями. Значит, это болезнь зверства.
Что ж деется? Семенов поднимает борьбу за Учредительное собрание! Во до чего дожил! Перекрашивается в демократа. Все-таки он дурак большой. Но дурак дураком, а сам уже перебрался на Борзю, чтобы оттуда сподручнее убежать в Маньчжурию. Сказывают, что прихватил с собой весь запас золота, что остался в Чите».
И снова Макар Сонин вчитывается в газетные статьи, делает выписки. «20 августа Семенов бежал к границе, а 24 августа парламентская делегация ДВР подписала с ним протокол предварительного соглашения. И сразу же после этой подписи Семенов разразился пространным, как всегда, обращением».
Как я уже не однова приметил, что у Семенова словесное недержание. Поносит так, ажно всей России дурно. Вот его словеса: «…Первый камень фундамента строящейся российской государственности на Дальнем Востоке вчера мною заложен. От вас теперь, граждане, зависит всецело восстановить значение влияния русского народа здесь, на далекой окраине, от вас зависит сохранить за великой Россией ее восточные области – наследие предыдущих поколений, добытые потом и кровью наших дедов.
Довольно быть безвольной болванкой в руках тех или иных интервентов! Довольно позором и кровью покрывать когда-то великое и грозное имя русского народа!
Довольно на радость и потеху наших многочисленных соседей, у которых слюни текут от одного запаха жирного русского пирога, которые рады, что русские избивают друг друга в междоусобной войне. Помните, что с каждым убитым бойцом, белым или красным, – это безразлично – мы уменьшаем общую русскую силу, нужную еще для борьбы, на защиту родной земли от жадных захватчиков…»
– Вот и разберись, простой мужик, кто прав, а кто виноват? Семенов – грабитель, вор, палач – вдруг стал призывать русский народ к миру. Эти слова можно положить в уста только честного человека, но не Семенова. Что деется, как изоврались правители! У меня еще от его демократизма ноет спина, а он такое городит. Нет, что ни говорят мне люди, а Семенов бешеный, дурак, каких еще свет не видывал. До чего докатился?! – почти кричал Макар. Но скоро снова спокойно писал. Летописец не должен кричать. Он должен писать летопись войны.
«…Вот Семёнов пишет, как надлежит жить, что народ, мол, не следует учить ни справа, ни слева, ни коммунистам, ни большевикам, ни монархистам и слугам бывшего царского режима. Вы сами знаете, как вам жить следует и как жить вы хотите. Преступно, пользуясь вашим долготерпением, забитостью и невежеством, наследием павшего режима, навязывать вам те или иные формы государственного устройства и жизни; преступно и подло делать это как со стороны большевиков, так и обломков старого строя. У всех вас голова на плечах, глаза и уши, решайте же сами по своей воле и своему разумению, как вам жить надлежит в будущем».
– Э-э, Семенов, Семенов! Поспешил ты, палачина, отказались ратифицировать с тобой соглашение. И не признали тебя договаривающейся стороной.
«Все мы ждем, что скоро конец этой войне, но… Вот вышли газеты, где пишут, что наши отступают перед поляками. А на юге появился новый спаситель России – барон Врангель, которого тут же признало Парижское правительство. Чудеса в решете, хотя чудес-то и нет. Сразу же ожил атаман Семенов и тут же подал рапорт Врангелю, что он готов служить, как служил и раньше делу спасения России. Отдал под суд сотника Хрештицкого, который будто был в опасной дружбе с большевиком Никитиным. Буржуи снова зашевелились. Заметались даже, а вдруг окажутся Советы побежденными, тогда многое им могут припомнить, особливо дружбу с большевиками-приморцами…