Рассказ о брате (сборник)
Шрифт:
— Нет, нет.
— Но вы так заключили.
— Говоря откровенно — да.
— Неужели такой неотразимый? Братец ваш? Настолько, что, едва завидев его, женщины тут же сражены наповал?
— Мне известно не больше твоего. Но я бы очень удивился, если б кто так стойко противился ему, как ты.
— А меня вот не соблазняет перспектива болтаться еще одним скальпом на поясе Бонни Тейлора.
— Что отнюдь не означает, что тебя не соблазняет он сам.
— Ох, Гордон, не суйтесь вы в чужие дела!
Я немножко помолчал, изучая ее портрет в наряде ретро.
— Наверное, подспудно мне хотелось вызнать — чтоб поменьше суеты и смущенья, — нравлюсь ли я тебе. — Еще не договорив, я уже понял, что допустил тактическую ошибку. Опять подставился.
— Так, из любопытства? Для согрева тщеславия в досужую минутку?
— Нет. Так я себе это не формулировал.
— А как? Как легкое приключение? Капелька меда на стороне, подсластить супружескую жизнь? Сами не знаете, да? Ну, ясно. Вряд ли вы всерьез задумывались. Так, ленивые мыслишки… Авось…
— Да, — глубоко вздохнул я. — Убила ты всякую веселость и беззаботность момента.
— Что тут беззаботного — отправляться в постель с женатым?
— Твоя постановка вопроса делает невозможным хоть какой-нибудь ответ.
— Ну и великолепно. А за предложение спасибо. Если такое имелось. Но сомневаюсь, довели б вы до конца. Не в вашем духе. Вы больше любитель порассуждать, поприкидывать…
Я почувствовал, что стал пунцовым, и возликовал, что свет в комнате сумеречный.
— В категорию удачливых любовников ты меня не заносишь?
— Я лишь строю догадки. Я вас недостаточно знаю.
— Ах так… Одно могу сказать в твою пользу: охладить ухажера словами ты, безусловно, умеешь. Извини за грубость.
— Или разжечь. Как мне вздумается.
— И часто вздумывается?
— От многого зависит. Женщины могут ждать, Гордон. И долго, если надо. Не знали этого?
Во мне закипало раздражение. Долгим глотком я допил кофе.
— Почему вы решили, что этим типам требуется Бонни?
— Он злит ближних.
— Это как же надо разозлить, чтоб на тебя устроили охоту.
— Люди вроде Бонни разжигают ненависть так же легко, как и любовь. Ты бы послушала, что о нем говорят. Некоторых корчит от одного его имени.
— Я бы определила это как раздражение. Но ненависть?
— Ну, кто их разберет, — на меня навалилась неодолимая усталость. — Может, мне чудится.
— А телефонные звонки? Были же?
— Это да. Но, может, они действительно всего лишь злобная пустая выходка.
Я поднялся, проверил, при мне ли ключи, и взял пальто.
— Спасибо за выпивку и кофе.
— Всегда пожалуйста. Пардон, что не сумела выказать большее… э… гостеприимство.
Я заворчал.
— Позвони, ладно, если появятся какие вести от Бонни.
— Хорошо. — Юнис тоже поднялась проводить.
На лестничной площадке — дверь затворилась, металлически щелкнула задвижка — я опять почувствовал себя уязвимым. Держась поближе к стенке, я подошел к окну. Темный силуэт машины, караулящей в проезде. Я соображал, как лучше спускаться, пешком или на лифте, когда кто-то выбрался из машины и направился к зданию. Девушка. Я ухмыльнулся. Машина брызнула светом фар и тихонько поползла прочь.
Девушка повстречалась мне между вторым и первым этажом, и я вежливо пожелал ей спокойной ночи.
— Ой! — испугалась она. На щеках — клоунские оранжевые разводы румян. — Доброй ночи!
Я подошел к «мини», залез, пустил мотор и двинулся домой.
Съежившись, завернувшись в толстый шерстяной халат, Эйлина сидела у газового камина.
— Гордон, они опять звонили, — голос у нее срывался, ее трясло. — Ты должен что-то сделать, чтоб прекратили названивать.
Квартировала Люси Броунинг в особняке на холме, среди других особняков и вилл; холм старожилы по старинке именовали Денежный парк — там в пору шерстяного бума обитали богачи. Тогда даже торговцы шерстяными отходами наживали состояние. Теперь частных особняков осталось совсем мало, не хватало средств на их содержание, да и кому охота застревать тут, дабы любоваться обломками промышленной революции, усеивающими там и сям эти долины, перетертые жерновами перемен; когда можно свободно умчаться в Дейлс и там среди известняков облегчить свою память.
«Не иначе как, — раздумывал я, шагая вслед за Люси по просторному пустому холлу, — такой вот особняк и мечтался Юнис в ее глазах о о fin de siecle. Каков же был бы мой тогдашний удел, я знал абсолютно точно: двенадцатичасовая смена, шестидневная рабочая неделя на местной фабрике или шахте, да, может, добился бы жалкого образования, какое можно получить на грошовое пособие от общества содействия механикам».
Широкая, не застланная дорожкой лестница. Я старался ступать осторожно, шаги же Люси гулко отдавались в лестничном колодце: она шагала энергично, порой обгоняя меня. Может, вспоминает, подумал я, что творится в комнате, и подсознательно хочет забежать вперед да исправить упущения. Мне не доводилось бывать у нее прежде. Я отметил, что каблуки ее коричневых лодочек выгодно подчеркивают стройность лодыжек и икр. Туфли у Люси всегда были очень изящные. На одной площадке к закрытой двери прислонен красный облупившийся трехколесный велосипед, стоит детская коляска. На последнем этаже, где начиналась территория Люси, лестница сужалась и была застлана вытертой ковровой дорожкой, в грязно — коричневых узорах. Лестница кончалась огороженной площадкой и передней. Попали мы сразу на кухню, отделенную от комнаты стеной, застекленной наверху. Комната довольно просторная — раза в полтора больше моей — с полукруглым из-за резкого ската крыши окном.
— Слушай, а недурно раньше жилось прислуге, а?
— Не скажи. Тут переделок-то сколько было, — бросила Люси. — Дыра была жутко убогая. — Хотя на улице потеплело, она наклонилась и зажгла газ. — Главный недостаток — почти нет дневного света. Поэтому и стена наполовину стеклянная, чтобы из кухни светило. — Она сбросила жакет, одернула тонкий серый джемпер. Грудь у нее была очень красивая. — Чаю хочешь?
— Давай.
— Включи торшер. А я пойду приготовлю.
— Нужно Эйлине позвонить, — сказал я, — предупредить, что задержусь.