Рассказ о брате (сборник)
Шрифт:
Я назвался.
— По — моему, Саймонс вел переговоры о покупке загородного дома для моего брата.
— Да, да…
Бдительность какая!
— Не могли бы вы поискать в бумагах адрес и телефон дома.
— Извините, правилами фирмы категорически запрещено разглашать информацию о клиентах.
— Понятно. Вы, может, даже удивляетесь, как это брат, а не знает адреса. Но видите ли, Бонни обожает напускать таинственность. А мне необходимо с ним связаться.
— У меня даже нет доказательств, что вы действительно тот, за кого себя выдаете.
Вот ведь как вышколена! Наверное, не проговорится даже, какого цвета у них в конторе туалетная бумага.
— Имя нашего отца, — давил я, — Алек. Матери — Дороти. Отец называет ее Доти. — Я продиктовал свой адрес и телефон. — Желаете, положу трубку, и вы перезвоните. Для гарантии.
— Все в порядке, мистер Тейлор. Прошу прощения. Я здесь одна, мистера Саймонса нет, все, что я в состоянии сделать, передать вашему брату любое ваше поручение.
— А вдруг вам не удастся ни разыскать его, ни дозвониться? Вы же не поедете туда? Дело семейное, крайней важности и срочности. Мне обязательно, во что бы то ни стало надо переговорить с братом. Сегодня же.
— Ну…
— Откажетесь, — нажимал я, — придется передавать срочное сообщение по радио. Вряд ли это понравится Бонни.
— Нет, конечно, — согласилась она. — Погодите минутку, я разыщу папку.
Через две минуты у меня было то, чего я добивался. Я не имел ни малейшего представления о местонахождении дома — он мог располагаться в любой точке Британских островов. А не то в северных департаментах Франции. Францию Бонни очень любил. Но дом купил в краю, открытом не во времена его взрослых странствий. Это было местечко, которое мы оба знали когда-то очень хорошо, узнали в те годы, когда впечатления врезаются в память мгновенно и навечно: потом из памяти всегда можно извлечь зрелища, звуки и запахи бесконечно длинных, сладко — томительных летних дней детства.
Я разостлал карту. Демобилизовавшись из ВВС, отец вернулся на Шеффилдский сталелитейный завод, где начинал трудовую жизнь. В выходные дни он в компании с членами велосипедного клуба колесил по Дербиширу. В один из таких походов отец подружился с пожилой четой, обитавшей на небольшой ферме, помогал им по мелочам. Стал частенько наведываться к ним. Позже, сменив работу и переехав дальше на север, он переписывался с ними; правда, редко. А еще позднее, обзаведясь женой и двумя детьми, он в одно прекрасное воскресенье, повинуясь порыву, запихал всех нас в потрепанный «форд попьюлар» и покатил знакомить со старыми любимыми местами. Хеншоу при виде нас с братом пришли в восторг. Отношения их с отцом носили характер уважительный, вежливый, почти официальный, в те дни такие отношения были не редкость. Обоим было уже за шестьдесят, детей у них не было, и мы с Бонни служили для них источником радости. По их просьбе родители разрешили нам пожить летом на ферме.
В наш второй и последний приезд туда я и подрался с Бонни. Из-за девочки. Звали ее Сони Элизабет Уэлс. В двенадцать лет это было загляденье: черные кудряшки, темные блестящие глазки, набухающие уже грудки, длинные, покрытые пушком ноги — родинка под правой коленкой. Прознав про двух приезжих мальчиков, она завела обычай наведываться из деревни, чтоб покрасоваться перед ними. Перед сном я фантазировал, как спасаю ее от страшных природных стихий. Тогда Бонни еще презирал девчонок, но едва до меня дошло, что он — соперник в моих притязаниях на симпатии Сони Элизабет, я лавиной обрушился на него. Свирепость моего гнева ошеломила не только его, но и заодно меня.
Бонни уже мастерски играл в футбол и успел выбиться в фавориты, отодвинув меня в тень, хотя я и был двумя годами старше. Я уступал ему в физической ловкости, я больше интересовался книгами, а к спорту относился как к повинности. В школу привел его я, и я опекал его на первых порах, но незаметно, полегоньку превратился в брата Бонни Тейлора. Когда появилась Сони, он был не прочь принять девичье поклонение, до того презрительно им отвергавшееся. И я набросился на него. От драки он не уклонился: мы находились в том возрасте, когда я еще превосходил его в весе и росте, увертливость не давала ему решающего преимущества. Я молотил и молотил его, до синяков. Хеншоу, добряки необыкновенные, в ужас пришли от моей свирепости, от ярости брата на брата. Призвали родителей. Акция излишняя, трещина закрылась бы и мы спокойно и мирно дожили б до конца каникул. Но что Хеншоу смыслили в мальчишках? Еще меньше разбирались они в отношениях между братьями. Что могут породить братские отношения и что вынести, не сломавшись. Итак, драку отнесли к разряду чрезвычайных происшествий. Через два дня приехали родители, в фермерской гостиной состоялось конфиденциальное совещание. Пристыженные отец с матерью забрали нас домой, и мать (не отец), распалившись, пока подыскивала слова похлестче, дабы осудить мое поведение, наконец, не выдержав, отлупила меня.
А Сони Элизабет? Что она? Темноглазая эта красоточка? Я встретил ее всего разок на деревенской улице, где, гуляя с подружкой, она нарочито не обращала на меня никакого внимания. Хеншоу умер на следующий год. А его жена через год после него.
Я посмотрел на карту. Некогда деревня представлялась далекой — предалекой, словно обратная сторона Луны; теперь — на расстоянии короткой автомобильной поездки по шестирядной автостраде. Потребуется — можно до обеда обернуться. Мне казалось, что это не то место, о котором Бонни любит вспоминать. Сколько же иронии в его выборе, если учесть нынешнюю ситуацию!
Туда я так больше и не выбрался. Меня манили другие края, где я бродил, проводил выходные, ездил на пикники. Теперь смотрел на серые долины к западу от автострады и в памяти вставали: склон горы, расходящийся клином лесок, запах свежевыпеченного хлеба на ферме, облезлые скамьи и тяжкие натужные вздохи фисгармонии в полупустой молельне. И где-то неподалеку прогуливается на воскресном закатном солнышке Сони Элизабет, даря капризно свое присутствие в ответ на поклонение, причитающееся ей по праву.
Мы с Бонни не обмолвились про нее ни единым грязным словом, хотя словарь наш не страдал от их скудости. Девочка была для нас вне этого. Она несла тайну, которая с этой поры заняла важное место в жизни нас обоих. Бонни начал водить компанию с девчонками: пестрая череда их свидетельствовала, что ни одна не задевала его всерьез. Хотя подружки его все до одной были как на подбор: прехорошенькие, за каждой стелется хвост воздыхателей. Бонни оттачивал коготки, поучая меня, что грубая сила — ничто. Силой ничего не добьешься. Сам он может победить девчонку, стоит пальцем поманить. Он и манил на тот или иной лад с тех самых пор.
Я катил сквозь сверкающее солнечное утро, сквозь налетающие ливни, иногда менявшиеся на мокрый снег. В Бакстоне я купил топографическую карту местности и, заехав в паб, заказал кружку пива, спросил, можно ли чего перекусить.
— Нет, — буркнул хозяин, — готовим только по будням.
— И даже сандвичей нет?
— Нет. Обслуги нет.
— Сколько же, интересно, требуется обслуги, чтобы состряпать сандвич?
Он испепелил меня взглядом, очевидно, приберегаемым для особых тупиц.