Рассказ о брате (сборник)
Шрифт:
Она легонько потрепала меня по волосам и встала. Я смотрел, как она неторопливо подошла к шкафу, положила на место фотографии и села на тахту. Допив чай, поставила чашку. Я тоже поставил свою на поднос. Теперь, облокотившись о колени, опершись подбородком о ладони, она рассматривала меня прямым оценивающим взглядом, которого я старался избегать.
— Нет, это нелепо, — выговорила она наконец.
— Неожиданно — может, но нелепо? Совсем нет.
— Ты не удивишься, наверное, если узнаешь, сколько так называемых счастливо женатых мужчин вызывались утешить меня
— Удивительного тут ничего нет.
— Но должна сказать, впервые меня вызывается утешать мужчина, который годится мне в сыновья.
— Не надо преувеличивать.
— Ну, почти что так.
— Ты возмущена?
— Не возмущена, а немножко удивлена. Обычная пятница, коллега предлагает подвезти меня — и нате вам.
— Да, примерно.
— Эдак нельзя, знаешь ли.
— Да, сущий стыд, — я умудрился улыбнуться.
— А разве мы сумеем делать потом вид, что ничего не произошло? Нам ведь работать вместе, ежедневно встречаться.
— Надо попробовать, тогда узнаем.
Она коротко вздохнула.
— Однажды я уступила. Я живой же человек, и монашеское призвание не по мне. Все получилось пошло, неуклюже, безрадостно, и потом мы не могли смотреть в глаза друг другу.
— Плохо выбирала. — Я опять подождал.
— Тебя дома ждут.
— Нет, — покачал я головой. — Я позвонил, а потом вспомнил, что дома никого нет.
— А врать умеешь?
— Не представлялось случая.
— Раньше такого не бывало?
— Нет.
Она покачала головой.
— Удивительно все-таки. Я никогда не думала… Меньше всего ожидала, что ты и вдруг…
— А от кого ты больше всего ожидала?
— О, ну сам знаешь, выскочит порой мыслишка невесть откуда.
— А, может, есть человек, которого ты хотела бы видеть тут вместо меня?
— Ну, такой-то есть. Я часто хочу, чтобы он сидел тут.
— Но его уже никогда не вернуть. — Она отвернулась, крутя в пальцах чашку.
— Люси… — позвал я. Когда она обернулась, посмотрел ей в глаза. — Люси, — повторил я. Мне не хотелось говорить такое вслух, но я надеялся, мои глаза сказали за меня. — Пожалуйста.
— В моем возрасте женщина гораздо привлекательнее, когда она одета, — сказала Люси.
— Чепуха! — Я повернул ее лицом к зеркалу. — Ты к себе несправедлива.
Внизу по улице проехал фургончик «Мороженое», его колокольчики вызванивали начальные такты какой-то очень знакомой мелодии, но названия я вспомнить не мог: «Ба — ди ди — дом ди — ди дом да — ди, ди — доим — диии…»
Люси забралась в постель и, натянув одеяло до подбородка, наблюдала за мной из-под прикрытых век. Я разделся, сложил одежду на стул.
— Иди ко мне, — проговорила Люси.
Люси прильнула ко мне, и я целовал ее в морщинки, собравшиеся в уголках глаз, в губы, в шею, в грудь.
— Никто… прошептала она.
— Что?
— Никто еще… никогда…
— Люси, любимая моя! Маленькая моя Люси!
— Не спи, — Люси провела
— Мм — м…
— Гордон, не спи!
— Я не сплю, — еле удалось разлепить глаза.
— Спасибо тебе за то, что ты не сбежал от меня сразу же.
— Я хочу остаться.
— Но это невозможно. — Она, заложив руку за голову, произнесла со вздохом. — Теперь все уже позади. И сделанного не воротишь.
— Да, Люси.
— Учти, я не хочу стать причиной раздора между тобой и Эйлиной.
— Что ты, Люси! — Я поцеловал ее. — Ты не жалеешь о происшедшем?
— Нет, Гордон. Я очень благодарна тебе. Сегодня это было у меня, наверное, в последний раз.
— Почему?
— У меня же нет никого. А тебе нельзя больше приходить сюда.
— Очень жаль.
— Так надо, Гордон. Ты сам это прекрасно понимаешь.
— Похоже, ты права.
— Да, Гордон.
…Немного спустя Люси, прощаясь, сказала:
— Нам нельзя, ни в коем случае, никогда, ни словом, ни взглядом, ни жестом, заронить хоть малейшее подозрение, что между нами что-то произошло; нет, мы по — прежнему только коллеги. В дружеских приятных отношениях. А коли тебе случится поймать меня на том, что я гляжу на тебя как кошка, отведавшая сливок, сделай вид, что причина тому вовсе иная.
— А помнить себе ты все-таки разрешишь?
— Да, Гордон, будь уверен, я не забуду.
— Прощай, Люси, — сказал я. — Мой друг, моя милая.
Почти совсем стемнело. Я посидел в машине несколько минут, не двигаясь, расслабляясь, тихо постукивал мотор. Сделанного не воротишь, как сказала Люси, поступок уже не стереть из жизни: я и в мыслях не имел, что окажусь повинен в таком: разве в стенах моей неприступной крепости не было всего, в чем я нуждался? Но когда я раскрыл свою душу для раскаяния, оно даже краешком не задело меня. Наоборот, я чувствовал себя старше, умудреннее, будто, уступив мне, Люси незаметно подняла меня на следующую ступень зрелости. Обретя силу из другого источника, вне нашей жизни с Эйлиной, я первый раз, с тех пор как Эйлина отгородилась от меня, почувствовал, что, пожалуй, сумею провести нас обоих благополучно через нынешние наши трудности.
У нас свет не горит, дверь заперта. Я открыл своим ключом — опасение переросло в страх, а страх в панику. Я шагал по комнатам, щелкая выключателем. Постель застлана, одеяло натянуто ровно и аккуратно. Перед закрытой дверью в ванную комнату я помедлил, набираясь духу. В ванной тоже никого не было. Обмякнув, я сел на табурет. Пот остывал, холодел, и под конец меня даже прошиб озноб. Я сунул руку под пиджак, прижимая зачастившее сердце.
В гостиной на столе белела записка. Почерк, как обычно, аккуратный, четкий, но недовыведенные хвостики, неровный нажим выдавали нервную напряженность. У меня дрожали руки, когда я взял записку. «Гордон, дорогой, я ненадолго уезжаю. Хочу разобраться в себе. Не разыскивай меня у родителей. Все равно они не знают, где я. Как выправлюсь, дам о себе знать. Ты покамест сам собой займись. Честное слово, как все это обидно. Целую. Эйлина».