Рассказы и повести
Шрифт:
– Что с вами сегодня случилось? – спросил Доронин, уведя меня в сторонку.– Я вас не узнаю…
– И я не доволен собой,– признался честно.– Не получилось выступление.
…В этот день конференция закончила работу в пять часов. До приема, назначенного Зарубиным, оставался час. Весь он ушел на устройство в гостинице.
В приемной прокурора области я был ровно в шесть. Секретарь доложила обо мне. Степан Герасимович передал через нее, что примет немного погодя. Это показалось мне недобрым знаком.
Полчаса ожидания ухудшили и без того безрадостное настроение, поубивали мою решительность. Может,
Из кабинета облпрокурора вышел его заместитель. В приемной загорелась лампочка. Вернувшись от прокурора, секретарь сказала:
– Заходите, товарищ Измайлов.
Ковровая дорожка до стола прокурора области показалась мне необычно длинной.
– Прошу, садитесь.
Я сел. Он приготовился слушать. Как всегда, спокойный, несколько суровый взгляд. Это заставляло внутренне собираться и излагать самое существенное.
– Степан Герасимович,– сказал я,– со мной произошла неприятная история. Считаю своим долгом довести ее до вашего сведения…
Я знал, что Зарубин крайне скуп на эмоции, и все же ждал какой-нибудь реакции. Удивления, осуждения, настороженности – чего угодно. Но он ничем не выдал своего отношения к моему признанию. И только кивнул, предлагая продолжать.
Я рассказал, как вчера сложилась обстановка в поезде с моими попутчиками, почему оказался в квартире Марины Петровны и как обнаружил утром рядом с собой эту женщину…
Когда я подошел к сцене, что устроил мне хозяин дома, Степан Герасимович вынул из стола и положил передо мной пуговицу.
– Ваша?
Небольшая, с гербом, что пришиваются на рукавах форменных пиджаков. Я невольно осмотрел свои обшлага. На левом не хватало одной пуговицы. Еще вчера все были на месте, я это отлично помнил…
Уже потом сообразил, что, видимо, супруг Марины Петровны оторвал ее нечаянно, когда схватил меня за рукав. Но, увидев пуговицу на столе прокурора, я был ошарашен. Значит, этот самый Митя даром времени не терял, опередил меня, и машина уже крутится…
– Возможно, моя,– ответил я растерянно.
– Хорошо, продолжайте,– кивнул Зарубин.
– Собственно, я изложил все,– сказал я.
Степан Герасимович протянул мне бумагу, написанную от руки.
– Ознакомьтесь, пожалуйста.
Это было заявление в обком партии от некоего Белоуса Д. Ф. Суть его сводилась к тому, что жена Белоуса возвращалась из поездки к родственникам. В поезде она познакомилась с компанией мужчин, показавшихся ей порядочными. По приезде они напросились к ней в дом. Сам Белоус встретить жену не мог, так как у него было дежурство до десяти часов следующего дня (Белоус работал шофером на «скорой помощи»). Вернувшись из-за поломки автомобиля раньше, он обнаружил дома подвыпившую компанию и жену с незнакомым мужчиной в постели. После настойчивых расспросов его жена призналась, что я – прокурор Зорянска.
В заключение Белоус писал: «Убедительно прошу партийные органы разобраться в поступке гр. Измайлова и наказать. Он разрушил мою семью, воспользовавшись положением прокурора. Государство дало ему высокую должность не для того, чтобы врываться в чужие дома с подлыми и низкими целями. Если таким доверять власть, то честным и трудовым людям деваться некуда…»
Заявление было написано зло. Неаккуратным почерком, с грамматическими ошибками.
Когда закончил читать, мне казалось, что лицо горит. Зарубин выжидающе смотрел на меня. А я соображал: когда Белоус написал заявление, отнес в обком партии? Как оно успело так быстро попасть к облпрокурору?
– Первая сторона изложила свои претензии письменно,– сказал облпрокурор.– Придется это сделать и вам.
– Как видите, факты в общем-то сходятся,– с горечью сказал я.– Но сам не понимаю, как это все произошло. Даже не предполагал… Не знаю, поверите вы мне или нет…
Зарубин усмехнулся:
– Презумпция невиновности распространяется и на прокуроров тоже.
– Ну, хорошо. Что дальше? – спросил я, но понял: разговор окончен. Зарубин попросил секретаря, чтобы подали машину.– Когда представить объяснение?– поднялся я.
– Чем скорее, тем лучше. Назначим служебную проверку…
…В гостиницу я шел пешком и все пытался понять, каким образом попал в эту неприятную историю. И чем больше размышлял, тем больше запутывался.
Во мне вели спор как бы два человека. Один холодно, по пунктам разбирал мое поведение в вагоне, в доме Белоусов, пытаясь найти что-нибудь предосудительное. Другой защищался. Первый был умудрен опытом, знанием законов, второй больше руководствовался эмоциями, чувствами.
С общечеловеческой точки зрения, что было порочащим меня в открытом и без всяких задних мыслей общении с компанией незнакомых (не считая Горелова) людей? Какие я преступил моральные и нравственные нормы, зайдя к Марине Петровне, чтобы со всеми отметить день рождения, выпив при этом за столом стопку наливки? Правда, можно было с самого начала, еще в купе, отгородиться от всего холодной вежливостью. Но по-людски ли было бы это?
Да, теперь можно сказать, что так и следовало поступить. Конечно, прокурор должен, обязан быть осторожным и предусмотрительным… Но ведь прокурор тоже человек, и нельзя ему действовать подобно механической кукле, подобно машине. Можно ли жить, не имея права и шагу сделать без оглядки?
Мои чувства бунтовали против этого. Но разум говорил: да, надо быть всегда начеку, тогда никакие случайности не подстерегут. Но это чистейшей воды теория. И не жизненная. Следуя ей, можно дойти до того, что не станешь доверять никому, даже собственной тени…
Легко рассуждать задним числом. Как говорится, дело сделано. Но почему же так скверно все кончилось?
Не напейся Горелов, разошлись бы все подобру-поздорову, и были бы сейчас у меня только приятные воспоминания о хорошо проведенных нескольких часах в приятной компании. Все дело в том, что я не мог оставить Николая Сидоровича. Это уж точно. А может быть, причина не только в этом? И так ли уж безгрешно я вел себя? Может, сидит во мне бес, а я просто не знаю о его существовании? Подвернулся случай – и это проявилось. Мысль, конечно, глупая. Но ведь был же я любезен с Мариной Петровной, оказывал знаки внимания, даже коробку конфет подарил.