Рассказы

Морочко Вячеслав Петрович

АННА /стонет/. А-а-а-а! Мне не будет прощения! /Отпивает глоток./ АЛЕКСАНДР. Значит, мне — тоже… /Ставит стакан на стол./ АННА /тихо/. Ты — ни при чем…

АЛЕКСАНДР. Анна, я верю, что наша малышка поправится.

АННА /успокаиваясь, достает платок, вытирает слезы/. Ну что ты за человек, Александр!? Я слышала, как ты признавался ей… в трусости.

АЛЕКСАНДР. Не могу притворяться.

АННА. Ну да, ты — хороший… Одна я у вас — дрянь! Я — дрянная! Дрянная!

АЛЕКСАНДР. Ты — славная!

АННА. Ради бога, оставь!

Звучит телефонный вызов.

АЛЕКСАНДР /берет

телефон/. Алло! Кто это? Вас плохо слышно! Спартак? Вы — из шахты? Из префектуры?! Как из-под земли! Да… теперь вроде — лучше. Что!? Нападение!? Бог мой! Есть раненый!? Не удалось задержать!? Хорошо еще, их не пустили на шахту… Егуда? Он только что мне звонил… Бранился, нес вздор, а потом отключился… Что?! Что?! Вы готовы ему все простить!? Даже взрывы на шахтах? /Смеется, обращаясь к жене./ Говорит: «Не пойман — не вор». Вот Спартак! /В микрофон./ Извините, это я — Анне.

АННА. Александр, ты — просто ребенок!

АЛЕКСАНДР /в микрофон/. Если вам по пути, — заезжайте… На минутку хотя бы… /Кладет телефон./ Так плохо слышно… как будто из преисподней!

АННА. Я бы не удивилась…

АЛЕКСАНДР /перебивая/. Спартак удивительный человек!? В нем, в самом деле, есть что-то античное — героическое… Эти люди нередко скрывают ранимые души за напускной простотой…

АННА. И с ними тебе — не так страшно?

АЛЕКСАНДР /печально улыбаясь/. О, если бы… Я боюсь, что…

АННА. Опять ты чего-то боишься! Твое «чувство самосохранения»…

АЛЕКСАНДР. Это у других — «чувство»… У меня — конец света!

АННА. Ну, почему ты — такой, Александр?!

АЛЕКСАНДР /достает портсигар, спички, закуривает/. По-видимому, от избытка каких-нибудь заполошных гормонов… Я думал об этом. Страх нужен для выживания. Он гонит животное от опасного места, чтобы спасти… Но душу, наделенную воображением, он же низводит до животного состояния. Каждый, кто бы он ни был, приговорен к «высшей мере»! И без права обжалования… Как с этим жить? Только вера в «Загробное Царство» выручает людей от безумия с незапамятных дней… Богословы любили потолковать о ТВОРЦЕ, о СОЗДАТЕЛЕ и ПРОВИДЕНИИ, пускаясь на хитрости, только бы не поминать «всуе» имени БОГА, которого чем больше ищешь, тем меньше «находишь»… «Блаженны нищие духом!» — вот лозунг «зверопитомника»… Однажды «прозорливый питомец» постигнет СМЫСЛ БЫТИЯ… Думать об этом невыносимо!

АННА. Но есть же что-то святое!

АЛЕКСАНДР. Свята жизнь, подарившая мне тебя и малышку! А мысль человеческая пока… едва брезжит. Мы как будто уже не нуждаемся в БЛАГОТВОРНОМ ОБМАНЕ, но попытка прожить только разумом всякий раз почему-то обходится дорогою ценой.

АННА. Я тоже не верю в «Потустороннюю Жизнь».

АЛЕКСАНДР. Очень многие так говорят… но в душе все же теплится «искра»… Я лишен даже этого. /Гасит сигарету в пепельнице./ АННА /обнимает мужа, гладит его вихры/. Горюшко ты мое, Александр! Может быть, все от того, что ты слишком любишь уединяться? Чего только ни приходит на ум, когда ты — один!

АЛЕКСАНДР. Есть право личности на «суверенное» пространство, куда

не дано вторгаться постороннему. Нигде так не чувствуешь себя одиноким, как в шумной толпе… А спасительные ответы приходят, как правило, в уединенной тиши.

АННА /опускает руки/. О чем же можно додуматься в одиночку? /Пауза./ Мне кажется иногда… ты не тот, за кого себя выдаешь. Неуклюжий, рассеянный, робкий… ты бываешь безумным в любви. Кто же ты, мой хороший: «неведомый ангел», «посланник небесный»? Такие как ты лишь смущают наш ум…

АЛЕКСАНДР. Смеешься?

АННА. Я знаю, что принесла тебе горе… Я не достойна тебя. Давно собиралась уйти… Не могу оторваться… Но чувствую, скоро все кончится…

АЛЕКСАНДР. Расстаться с тобой!? Немыслимо! Анна, где бы я ни был, я слышу твой голос и вижу тебя…

АННА. Галлюцинации? Мне тебя жаль.

АЛЕКСАНДР. Нет! Счастье не обмануло меня!

АННА. Что ты имеешь в виду?

АЛЕКСАНДР. Просто счастье — нормальное состояние жизни… где каждая клеточка тела поет.

ГОЛОС ЛИЗЫ. Папа! Папа! Ты где? Подойди ко мне, папа! Мне скучно!

АННА /опускается в кресло/. Ты слышишь? /В голосе Анны — скрытая ревность./ Она зовет папу. Ей скучно. Ступай.

ГОЛОС ЛИЗЫ. Папа! Папа!

АЛЕКСАНДР. Иду! /Удаляется в детскую./ ГОЛОС ЛИЗЫ. Сыграй же мне… нашу любимую.

ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. Что с тобой делать, конечно, сыграю…

Свет гаснет. Доносится удар колокола. Кружатся, пляшут багровые сполохи. А когда они затухают, перед нами — та же гостиная. Все — как прежде… Только ушло «настроение утра». Из неплотно прикрытой стеклянной двери льется мелодия для флейты из оперы Кристофа Виллибальда Глюка «Орфей и Эвридика». Некоторое время Анна, понурившись, сидит в кресле, затем встает, медленно удаляется в детскую. Из прихожей появляется человек атлетического сложения в облегающей кожанке. Прислушиваясь, он морщится, словно от боли. Флейта смолкает.

ГОЛОС ЛИЗЫ. Папа, играй!

ГОЛОС АЛЕКСАНДРА. По-моему кто-то пришел… Я взгляну.

АЛЕКСАНДР /появляется в холле, замечает человека в кожанке/. Спартак! Я так рад, что вы заглянули!

СПАРТАК. Я — на минуту… Ты даже не запираешь дверей! Дождешься, — придут и сюда!

АЛЕКСАНДР. Как это все неприятно!

СПАРТАК. «Неприятно»!? Да если бы этих ублюдков пустили на шахту, меня бы тут уже не было! /Пауза./ Слушай… а ты славно дудишь!

АЛЕКСАНДР. Вам нравится?

СПАРТАК /со скрытой иронией/. Слеза прошибает…

АЛЕКСАНДР. Красивая музыка — редкое счастье! Когда-то это играли в проходах метро… Флейтистам из милости подавали на жизнь.

СПАРТАК. Вот, вот…Если шайке Егуды удастся нас одолеть… то ты со своею пиликалкой сможешь спуститься в метро… Ну а мне куда деться прикажешь?

АЛЕКСАНДР /достает портсигар, спички/. Я закурю?

СПАРТАК. Ты хозяин.

АЛЕКСАНДР /закуривает/. Не торопите меня… Дайте с духом собраться.

СПАРТАК. Так я и думал! Канальи! После того, что они с тобой сделали там, на дороге, ты не решишься приехать на шахту! На это и был их расчет!