Рассказы
Шрифт:
КАНТ /точно разбуженный, опираясь на трость, поворачивается к даме/. Фрау Кайзерлинг!?
КАЙЗЕРЛИНГ. Иммануил! Я только сегодня вернулась… Мы не виделись, кажется… целую вечность!
КАНТ. Графиня… прошел только миг.
КАЙЗЕРЛИНГ. Боже! Как вы изменились!
КАНТ. Этот факт почему-то всех удручает. Каждый думает: «Ну, если Кант постарел, то каким же стал я?»…
КАЙЗЕРЛИНГ. Дело не в этом. Вы теперь человек, которому рукоплещет Европа, писатель, книги которого запрещал Ватикан, философ, которого люди ума с благодарностью называют
КАНТ. «Огонь»!? — сильно сказано… /Тоже тихо смеется./ Разве что — искру… Вы помните время, когда рисовали меня?
КАЙЗЕРЛИНГ /горячо/. Как я могла тогда взяться за кисть?! Кажется, и рисовать-то еще не умела… Но самое странное… что портрет был утрачен… загадочным образом. Как-то вернувшись с прогулки, я не нашла его в студии. Сыщики перевернули весь дом, опросили людей. Отыскалась и рама… Но холст так и канул… Таким, как тогда, вас никто уже не напишет!
КАНТ /шутливо/. Вы обещали вручить его мне на венчание… Вот, оказывается… почему до сих пор я — один!
КАЙЗЕРЛИНГ. В городе говорят, что вы все-таки женитесь… От души поздравляю!
КАНТ. Наш город любит поговорить… В самом деле, была у меня такая задумка — жениться…
КАЙЗЕРЛИНГ. Она — молодая?
КАНТ. Теперь не имеет значения… Я вовремя остановился. Можете это считать «стариковскою блажью».
ДИОНИС. Запишем: «Кант — женоненавистник»!
ЯНУС. А по-моему, у него — одно мнение с апостолом Павлом, который считал, что жениться хорошо, а не жениться… — и того лучше.
КАЙЗЕРЛИНГ. Признавайтесь: боитесь показаться смешным?
КАНТ. Признаюсь…
КАЙЗЕРЛИНГ. И это, — теперь, когда вы стоите так высоко…
КАНТ. И где отовсюду смешное — как на ладони.
КАЙЗЕРЛИНГ. Пусть их смеются, было бы вам хорошо.
КАНТ. Что подумают люди о том, как я жил, — так, в конце концов, отнесутся к делам моей жизни… Теперь извините, я должен идти.
КАЙЗЕРЛИНГ. Понимаю, — работа.
КАНТ. Верно, графиня.
КАЙЗЕРЛИНГ. Мы еще с вами увидимся? Так ведь?
КАНТ откланивается и, тяжело опираясь на трость, удаляется. КАЙЗЕРЛИНГ провожает его глазами. Снова — Принцессиненштрассе. Перед домом КАНТА на прежнем месте — ЯНУС и ДИОНИС.
ДИОНИС. Слушай, Янус, ты сжег то, что я приказал? /ЯНУС мнется./ Ну? Гляди мне в глаза!
ЯНУС. Дался тебе этот портрет! Подумаешь невидаль, — тряпка какая-то… Кто только Канта не малевал!
ДИОНИС. Вот где нарушена Связь Обстоятельств! Вот где прячется Фальшь! Таким, как на этом портрете, видеть его не должен никто!
ЯНУС. Послушай… Не «полощи» мне мозги!
ДИОНИС /исступленно/. Заклинаю тебя, уничтожь этот «образ»! Немедленно! Слышишь, ты, поклянись, что…
ЯНУС /торопливо/. Клянусь. /Показывает./ Он идет!
ДИОНИС /мгновенно преобразившись, с едким пафосом произносит, глядя в ту сторону, куда показывает ЯНУС/. Долой призраки ночи! Мы говорим об Иммануиле Канте! Народ наш не просто расшевелить.
Опираясь на трость, появляется КАНТ. С ним — друзья: могучий и добродушный поэт ГИППЕЛЬ, высокий худощавый профессор камеральных наук КРАУС.
КРАУС /КАНТУ/. Я слышал, что в Галле они предложили вам чин надворного советника и кафедру… Но вы отказались!
КАНТ. Милый Краус, всякая перемена в налаженной жизни, мешает работе. Мне следует это учитывать, если хочу довести до конца дело жизни. /Оборачивается./ А вы, дорогой Гиппель, вижу, сегодня чем-то расстроены?
ГИППЕЛЬ. Я уже говорил о своем сорванце… Совершенно отбился от рук.
КАНТ. К сожалению, здесь я вам не помошник. Каждая юность проходит свой порог бунта, когда разрешение самых сложных вопросов кажется достижимым и близким.
ЯНУС /почти добродушно/. Вот и наш Кант! Все чего-то жужжит и хлопочет, учит людей уму-разуму!
КАНТ. А, господин Янус! Господин Дионис! Давно о вас не было слышно.
ДИОНИС. Зато мы о вас много наслышаны. Вы преуспели изрядно. Однако… грядут перемены!
КАНТ. В какую же сторону, господин Дионис?
ДИОНИС. Полагаю, что к лучшему! На «арену» выходит высший тип человека… Ураган для толпы! Повелитель скотов! Будущий владыка Земли! И я вижу, как этот Герой, после всех своих подвигов, гордо и с легкой душою, как после детской забавы, возвращается «под родимую сень», даже не вспоминая, как он вспарывал, обезглавливал, жег!
ГИППЕЛЬ. Что это, господин Дионис? Вы взываете к варварству? Вы…
ДИОНИС /перебивая/. Новый тип человека — это высшая ценность! Он грядет! И, готовя пришествие, надо забыть о своих муравьиных делах! Кто противится этому, тот — Иуда-предатель!
КРАУС. Вы накликаете лютое Время?!
ДИОНИС. «Звездное Время»! А что скажет нам господин ректор?
КАНТ /разводит руками/. Что я могу вам сказать… Вы увлечены хитроумной игрой, где зловещее вдруг появляется в ореоле отваги и юности.
КРАУС. Откуда это безумие?
КАНТ. Вероятно… от нас же самих. В отличии от животного мира, Природа не дала нам устройств, облегчающих выживание… но одарила задатками… Как мы ими распорядимся… — зависит от нас.
ДИОНИС. Я слышал, профессор, вы полагаете, что утверждения «Бога нет» и «Бог существует» — одинаково недоказуемы? Как это вам до сих пор удается «сидеть на двух стульях»!?
ГИППЕЛЬ. Учитель хочет сказать, что естественные науки заслуживают равных прав с богословскими, ибо суть всяких знаний — исследование…