Рассказы

Морочко Вячеслав Петрович

КАЙЗЕРЛИНГ. Иммануил, ходят слухи, у вас есть еще один повод для радости. Когда наконец вы сделаете предложение вашей избраннице?

КАНТ. Сегодня как раз приглашен на обед… Люблю тепло и порядок. Надеюсь, семейная жизнь даст мне и то, и другое…

КАЙЗЕРЛИНГ. И — третье, Иммануил… Так много всякого «третьего», что всего не охватишь рассудком.

КАНТ. И над этим я думаю.

КАЙЗЕРЛИНГ. Думайте. Это вы можете…

ЯНУС. А вот я сомневаюсь.

КАЙЗЕРЛИНГ. Напрасно. Я могла убедиться…

ЯНУС. Проверим еще

раз, графиня! /Подмигивает ДИОНИСУ/. Пусть скажет, как бы он поступил, когда бы держал в кулаке… все мысли мира?

КАНТ. Я бы… поостерегся его разжимать.

ЯНУС. Видали, графиня! Вот он каков! /Заученно./ «О, если б в моем кулаке оказались все мысли, я бы скорее дал отрубить эту руку, чем держать ее сжатой! Я не рожден быть тюремщиком мыслей! Пусть несутся себе сумасшедшей толпой, врываются через двери и окна, сгоняя с постели больной старый мир!» /Переводит дыхание./ Фу-у… /Тихо./ Я нигде не наврал, Дионис?

ДИОНИС /тихо/. Слово в слово… Как попка.

КАНТ. Может быть, дерзко… но не серьезно.

ЯНУС /хохочет/. Серьезность, — признак замедленного пищеварения. Все предрассудки идут от кишечника. Веселый кишечник, господин Кант, — главный двигатель истории!

КАЙЗЕРЛИНГ. В самом деле, Иммануил, я нахожу, что вы здесь — противоречите логике.

КАНТ. Простите, графиня, но я могу доказать, что у нашей Вселенной есть начало во времени и пределы в пространстве…, и пользуясь тою же логикой, с тем же успехом — что Вселенная не имеет начала и беспредельна.

КАЙЗЕРЛИНГ. Это и есть пресловутые «мнимые противоречия»?

КАНТ. «Мнимыми» они стали потом, — в глазах ортодоксов, которые наложили запреты на все, что их не устраивало.

КАЙЗЕРЛИНГ. И все-таки вы не сказали, почему бы остереглись дать мыслям свободу?

КАНТ. Человек, к сожалению, склонен к насилию и в этом становится изобретательным раньше, чем станет разумным.

ЯНУС. Например, господин Кант?

КАНТ. То, что люди дают себя обмануть горлопанам, кладоискателям, устроителям лотерей, объясняется не столько их глупостью, сколько злой волей, стремлением разбогатеть за чужой счет.

КАЙЗЕРЛИНГ. Что же вы предлагаете?

КАНТ. Сперва научить человека быть рассудительным. И только потом уж… — разумным.

ЯНУС /язвительно/. А судить, кто разумен, будет, конечно же, Кант!

КАНТ. Все решит просвещение.

ЯНУС. Это еще что такое?

КАНТ. Просвещение — выход из состояния несовершеннолетия. Быть просвещенным — значит иметь отвагу пользоваться разумом без подсказки со стороны.

Появляется слуга КАНТА — ЛАМПЕ, грубоватый, медлительный, с суровым лицом солдата.

ЛАМПЕ /КАНТУ/. Господин, вас ждут к обеду.

КАНТ. Спасибо, Лампе! Еще пять минут.

ДИОНИС /сочувственно/. И ради сомнительного удовольствия жить под пятою тирана-слуги наш помощник библиотекаря вынужден отдавать свое время частным урокам!?

ЯНУС /ЛАМПЕ/. Послушай, любезный, ты так и

будешь торчать здесь? Ступай отсюда! Ты слышишь? Тут беседуют господа!

КАНТ /повернувшись к ЯНУСУ/. Не могли бы вы быть повежливее?

ЯНУС. С кем?

КАНТ. В данном случае — с господином Лампе!

ЯНУС. Фу ты — ну ты! /Заученно./ «Если каждый нуль будет стремиться иметь одинаковые права, жизнь станет насквозь фальшивой. Жизнь, господа, — это кладезь радости, но там, где пьет чернь, — все колодцы отравлены!» Вот! /Переводит дыхание./ Фу-у… /Тихо./ Дионис, я нигде не наврал?

ДИОНИС /негромко/. Все — правильно, попугай толстозадый.

КАЙЗЕРЛИНГ. Пожалуйста, Иммануил, не крутитесь! Я так не могу…

КАНТ. Я тоже… До каких пор человек должен терпеть унижения лишь потому, что у него недостаточно звучное имя? Разве ценность зависит не от значительности того, что мы делаем?

ЯНУС. Имею честь доложить, господин Кант: в том, что вы делаете, человечество, увы, не нуждается, а потому… возвращает вам ваши труды! /Протягивает КАНТУ пакет./ И оставьте графиню в покое! Ваш портрет уже никому не понадобится!

КАНТ /указывая на пакет/. Что тут?

ЯНУС. А вы разверните!

КАНТ /разворачивает пакет/. Мои рукописи?! Почему они здесь!?

ЯНУС. У господина помощника библиотекаря нет времени сесть в дилижанс, прогуляться в предместье, чтобы узнать, как идут дела. Видите ли, он занят, решая как побольнее задеть благородного Сведенберга, а заодно и всех духовидцев на свете. Известное дело, занимаясь одним, легко упустить остальное.

КАНТ. Откуда у вас мои рукописи?

ЯНУС. Издатель на днях обанкротился и наш общий знакомый просил возвратить это автору… Там вы найдете письмо с «глубочайшими извинениями…» Тот же знакомый меня по секрету уведомил: дело совсем не в «банкротстве», а в жалких потугах, которыми вы пытаетесь «осчастливить» наш род. Слава богу, есть люди, которые смыслят в подобных делах. Там же, кстати, найдете повестку из канцелярии: явиться к придворному проповеднику Шульцу. Известно, к прелату так просто, никого не зовут. Признавайтесь! Набедокурили где-то? Вот мы какие, оказывается: толкуем о «разуме», о «просвещении», а сами втихомолку шалим!? Смотрите, графиня, кого вы надумали увековечить!

ДИОНИС. Янус, ты забегаешь вперед!

ЯНУС. Я еще ничего не сказал!

ДИОНИС. Зато всем надоел! Закрой рот. Мы уходим. Извините, господин Кант, за печальную весть. Очень жаль, что так вышло. И вы, графиня, простите! Позвольте откланяться.

ЯНУС и ДИОНИС раскланиваются, удаляются. Несколько секунд КАНТ — в раздумье, потом отдает все бумаги ЛАМПЕ и возвращается на прежнее место.

КАНТ. Графиня, вы можете не торопиться.

КАЙЗЕРЛИНГ. Однако… вам надо идти!

КАНТ. Будь добр, Лампе, отнеси эту «почту» домой. /ЛАМПЕ не двигается с места./ Прошу вас, графиня! Вы же хотели закончить портрет.