Рассказы
Шрифт:
— Постой! — молил парень. — Кто ты? Мне кажется, я тебя знаю всю жизнь. Побудь со мною еще. Хоть чуть-чуть!
Извини — сказал Ваня… Парень уже смотрел сквозь него.
— Я сейчас, — сказал человек. Щенок заскулил. Маша присела успокоить зверька… и вдруг поняла, что осталась одна. Стало жутко. «Вы где?» — закричала она в темноту, готовая заскулить точно кун. Над деревьями пролетал быстролет скорой помощи. Звук его плыл томительно медленно.
— Кому-то сейчас очень плохо, — подумала Маша и оцепенела: еще ни разу чужая беда не действовала на нее так сильно. Неожиданно в вышине
— Берите. Горячие пирожки…
Маша не шелохнулась. Он стоял перед ней большой и растерянный, подперев одну щеку плечом, и, казалось, сам себя спрашивал: «Ну когда это кончится? Я не хотел, не хочу никому делать зло! Почему же я его делаю? Не желая того, постоянно делаю зло! Почему? Почему?
Прибрежные волны, закатываясь под плиты мостков, цокали, чмокали, точно обсасывая их снизу губами. Иван стоял на камне и улыбался. Он видел себя мальчишкой у края бетонной пустыни на астродроме детства. В те годы он завидовал всем, кто летал. С замиранием сердца следил, как из синевы, напоенной лучами, опускались «паромы», соединявшие Землю с околоземными астровокзалами, как эскалаторы выносили на горячий бетон путешественников, окунувшихся в космос.
Всматриваясь в их лица, мальчик искал отблеск счастья, которое должно было озарять каждого там, наверху. Ему казалось, что в глазах пассажиров он читает грусть от того, что приходится возвращаться на Землю. Иван улыбался этим воспоминаниям: нынче он сам готовился к Взлету.
Каждый день обнаруживал он в себе новые качества: все меньше сопротивлялись события, все отчетливее он помнил происходившее с ним во фрагментах, прожитых при иных обстоятельствах. В нем точно созрело чудесное зернышко.
— Скорее всего эти зерна заложены в каждом, — думал Иван. — Природа щедра, и такое же чудо может проснуться в любой живой клетке… если его разбудить.
Конин чувствовал, что и эта способность — будить — ему также дана. Он был совершенно свободен во всем. Но главное заключалось теперь в его даре делиться этой свободой с другими.
— Это и справедливо, и честно, — убеждал себя Ваня. — Наивысшая радость — дарить счастье всем!
Щедрость обрела для него самостоятельный смысл. Он чувствовал, как нарастает зудящая боль — мука, подобная голоду, вызванная желанием вмешиваться в существующий ход событий, и чтобы не он один, — все живое на свете так же, как он, сломя голову, бросилось в водоворот абсолютной свободы. Конин присел на корточки возле края плиты и коснулся ладонью ее скользкой зеленой одежды из микроскопических водорослей. Любое проявление жизни вызывало в нем гордость и нежность, как будто он сам был создателем или хранителем этого невероятного чуда.
— Как хорошо мне! — шептал он, присев возле камня и с нежностью гладя зеленую водоросль. — Я хочу, чтобы каждая клеточка стала свободна, как я! И пусть рухнут преграды, исполнятся вожделенные планы таинственной жизни, внедрившейся в шероховатости старой плиты…
Он едва успел отскочить: зеленая слизь отделилась от камня, вспенилась, вздулась огромным,
Человек брел понурившись, увязая в гальке босыми ногами, прислушиваясь к плеску волн, крикам чаек и крикам людей возле моря. «Вот что такое жизнь! — говорил он себе. — Дай ей все и… ставь точку: конец совместиться с началом… и нет ничего.» Над лодочной станцией в заходящих лучах кружились чайки — сотни, тысячи чаек. Тени их скользили по пляжу и по воде. Конин брел среди этого вихря, волоча за собою весла.
— Я попал в птичий праздник, — усмехнулся он, забираясь в лодку. — Слишком рано проросло мое «зернышко». Мне теперь — только бы щедро дарить.
На этот раз оба весла точно встали на место.
— Вы готовы? — спросил коричневый лодочник в красных трусах. — Не поднимайтесь. Я отвяжу.
Звякнула цепь и лодка свободно запрыгала на волнах.
— Учтите, у нас очень быстро темнеет, — предупредил «Аполлон».
На дне шлюпки плескалась вода. В ней дремало закатное солнце. Иван заставил себя улыбнуться прекрасному лодочнику и только тогда заметил девушку в белом, с короткими светлыми волосами. Она приближалась, осторожно ступая по плитам босыми ногами. Она еще не могла его знать, но он узнал бы ее среди тысяч. Ему показалось, какая-то сила толкает его ей навстречу. Во рту пересохло.
— Не надо меня торопить, — сказал он в пространство и взялся за весла. Лодка рванулась. Он греб торопливо, сосредоточенно, не поднимая глаз: так легче было бороться с искушением нарастающей щедрости. Он теперь знал, что жизнь может ждать от него. Дай ему волю — он одарит ее такой же потребностью в щедрости. И миллиарды непримиримых противоречий разрешатся враз, сами собой, обратив все живое в планетарную пыль. Это будет предел, пик свободы… и бездна распада.
Только отплыв метров сто, Конин взглянул на берег. Отсюда Маша была похожа на белую чайку. Он невольно взмахнул рукой и увидел, что девушка машет, отвечая ему.
— Вот мы и познакомились, — подумал Иван. Он греб теперь осторожно, постепенно набирая скорость, стараясь работать веслами так, чтобы фигурка на берегу была в створе с кормой. Лодка спешила в сторону низкого уже начавшего багроветь солнца, и девушка долго смотрела во след ей из-под ладони.
Конин вспомнил сейчас тот далекий день, когда впервые покинул Землю, расставшись с детскими заблуждениями и догадавшись, что пассажиры, оставляя корабль, не печалились о пустынном небе, а, наоборот, облегченно вздыхали от того, что больше не надо изображать из себя храбрецов в то время, как трясутся поджилки.
— Что будет, если во время полета случится беда? — спрашивал себя Ваня и сам себе отвечал: — Ничего ровным счетом. И потом во все времена будет так, словно ничего не случилось. Потому что живое извлекает из памяти только то, что требуется в настоящий момент.
Иван приналег на весла. Волны разбивались о борт и в облаке водяной пыли дрожала радуга. Чайки сизыми лепестками кружились над морем, то взмывая, то устремляясь к воде. Тысячи глаз их блестели капельками бурой смолы. Конин греб, не замечая усилий. Тоска от сознания нашей бесследности, ощущение невероятной хрупкости жизни заглушили все остальное. Он хотел жить и безумно хотел, чтобы этот кошмар оказался вдруг сном, от которого можно очнуться. И вместе с тем, он отдавал себе ясно отчет в том, что с ним происходит и в том, что может произойти с этим миром.