Рассвет на закате
Шрифт:
Он включил заднюю скорость и подал машину назад.
Она помахала ему на прощанье и затем, с холодом в груди, медленно повернулась лицом к старому, с ветхими балками дому, снабженному цементной грузовой платформой и поблекшей вывеской, готические буквы на которой гласили: «Антиквариат Бонфорд».
Но Джулия Бонфорд покинула этот мир.
И как ей быть?
Ведь она была. Была. Элинор все еще отказывалась признавать смерть Джулии, несмотря на то, что еще утром были цветы и пел хор, а люди ободряюще пожимали ее руку. Даже болиголов на кладбище казался ей не к месту, не говоря уже о жаворонках,
А вот теперь она смирилась, здесь, у этой некрасивой старой платформы. Вот она, суровая правда. Джулия умерла. Ушла. Навсегда.
«Мяу!»
Голос был сердитый и требовательный. Сквозь навернувшиеся слезы Элинор посмотрела под ноги. И увидела потрепанного полосатого кота с заплывшим глазом, хвост которого обвиняюще изогнулся, а усы торчали во все стороны.
«Мяу!»
Это было сварливое обвинение от обделенного кота, оскорбленного кота, которого жестокий мир лишил домашнего уюта.
Элинор сказала:
— Ой, ради Бога, посмотри на себя!
Расстегнув сумку, она сгребла в охапку потрепанную угрюмую кошку.
«Когда ты наконец научишься жизни? Эта лимонная киска не стоит труда, Томасин; у нее шерсть дыбом встает даже при виде пушистого коврика. Подожди, сейчас я открою дверь, и тогда мы займемся твоим глазом».
Она неуклюже толкнула тяжелую дверь, и запах аммиака тут же ударил ей в нос. Старый Бен Фалмер показался из-за уэлшевского шкафа и взмахнул своей растрепанной щеткой.
— Добрый день.
— Бен! Господи вас благослови, но вам не надо было приходить сегодня.
— Но ведь вы-то здесь, не так ли?
— Да, но…
Он пожал сутулыми плечами в поблекшем голубом комбинезоне и кисло посмотрел на побитого кота.
— Интересно, где он получил это. Со вчерашнего дня он не показывался. Что, заработал, а, забулдыга?
Наклонившись, он достал упаковку кошачьей еды из сумки, подошел и наполнил пустую миску из-под маргарина. Томасин вырвался из рук Элинор и набросился на свою порцию, смешивая поглощение еды с шипением и урчанием и возбужденно мотая хвостом.
— Посмотрите его глаз, когда выдастся минутка. Мазь на полке.
Он кивнул. Она кинула сумочку на свой стол, избегая смотреть на рабочее место Джулии, на котором каскад рецептов, заказов, записок, а также стопка потрепанных справочников с пометками ее крепкой уверенной рукой говорили ни о чем ином, как о вчерашнем дне.
Моргая увлажнившимися глазами и проводя дрожащей рукой по волосам, Элинор сказала натянутым голосом:
— Я лучше пойду и открою магазин. Скоро они начнут появляться.
— Уже приезжал какой-то грузовик. Я сказал им приехать попозже. Наверное, мы не особенно много потеряли. Быдло!
«Быдлом» Бен называл праздных зевак. Элинор добавила свой собственный термин: стервятники. Во всяком случае, на сегодня. О смерти Джулии сообщалось во всех местных газетах. Но если кому-то пришло в голову, что это удобный случай что-то купить по дешевке, то пусть подумают получше.
Если, конечно, прости Господи, это не племянник!
Что он будет делать? Оценит ли он благородный блеск полировки углового чиппендейлского стула? Или налепит на все кричащие таблички: «Продается» и пустит
Эта мысль заставляла ее скрипеть зубами, хоть Элинор и старалась отгородиться от нее неотложными делами. Она толкнула дверь и вошла в торговый зал. Она чувствовала себя очень старой, очень одинокой и обманутой.
Шторы были опущены, и она проложила себе путь в темном туннеле к центру, на который падал луч света. На потертых розовых дорожках ее шаги не были слышны, но каждая лампа включалась со щелчком под ее рукой, рождая теплые лучи из-под стеклянных лилий и глициний Тиффани и делая ручную полировку на старинных витых ножках столов и стульев и на изящных резных планках похожей на благородный темный мед.
Фасадная часть магазина выходила на городскую площадь: входная дверь располагалась между двумя скромными окнами. Она откинула шторы, и в помещение ворвался дневной свет. Хрустальные искорки заплясали на круглых стаканах и превратились в радужное сияние, заливающее сиреневый бархат и причудливо окрашивающее зеленые ветки вьющихся комнатных растений.
Элинор сняла цепочку с покосившейся двери и пошла ко второму окну убрать шторы. И солнце заблестело на голубом кобальте праздничных приборов, заполнявших старинную голландскую этажерку, и красиво окрасило маленькое павлинье перо, лежащее на сиденье изящного кресла, изготовленного в Англии еще в начале XVIII века.
Затем она повернулась и оглядела все помещение. Ее губы дрожали, и она судорожно глотнула, закрыв глаза.
Бен и Леонард перенесли федеральную мебель к дальней стене и поставила белтеровский диван на обюсонский ковер, как хотела Джулия. Он выглядел прекрасно во всех своих изящных изгибах, и Джулия знала, что так оно и будет.
И, начиная с кресла-качалки Густава Стикли [16] и заканчивая величественной картиной маслом, изображающей снегопад в Нью-Йорке, — это был ее магазин, черт возьми!
16
Густав Стикли (1857–1942) — американский мебельщик, дизайнер.
И по какому праву какой-то ковбой с грубыми руками может прийти сюда и все уничтожить?
В этом мире все права дает закон.
Элинор глубоко вздохнула. Она произнесла очень короткое, но грязное словцо, которое ковбой с грубыми руками не замедлил бы оценить, и пошла отворить боковые двери.
Одна из них вела на кладбище сломанной и изношенной мебели, но Элинор вошла в другую комнату, и в этот момент на ее глаза навернулись слезы, тихие и мучительные.
Подготовка семинара была одной из последних вещей, которую успела закончить Джулия. В комнате стояли два длинных, уставленных образцами стола. При свете верхних ламп янтарные, голубые, розовые и аметистовые изделия из стекла блестели, словно прозрачные букеты цветов. Элинор, которая никогда не питала пристрастия к стеклу времен Великой депрессии, не могла оценить красоты и блеска фиолетового или зеленого хрусталя. Другое дело Джулия. Конечно, Джулия была гениальна, но ее больше нет.