Рассвет пламенеет
Шрифт:
— Окопались мелковато, — были первые слова Симонова, появившегося в первой роте.
— Товарищ майор, — вспылил Петелин, — чести много, чтобы на сажень зарываться от них…
— Сажень — не сажень, а чтобы стоя вести огонь. Опять-таки танки… А касательно чести, — для матерей и детишек твоих солдат она будет…
— Почему бы нам не пойти на сближение? Пугнуть бы, чтоб душа из них вон!
— И заплатить дорогой ценой?
— Ну!.. — Петелин развел руками. — Что покупаем, за то и платим.
— Ладно, покупай вовремя, — примирительно проговорил Симонов. — И на покупай сверх своих средств.
Не оглядываясь, он зашагал в сторону командного пункта.
— Охота тебе всякий вздор нести в присутствии майора, — с упреком сказал Бугаев.
Петелин выслушал политрука и тяжело вздохнул.
— Ну, к чему эта мелочная опека, Павел?
— Такой уж Симонов. Не тебе его перевоспитывать, — голика на его стороне.
Немного позади ударил тяжелый снаряд. Над землей встал черный смерч дыма. Бугаев отряхнулся и, не меняя тона, сказал:
— Едва ли следует тебе говорить, что это не район Ищерской.
Выглядывая из-за кромки окопа, он указал на плавающий сизоватый дымок.
— Слышишь, это же громыхнул тяжелый!..
— Издалека прилетел, — согласился Петелин.
Разрывы повторились — скачала впереди, потом на флангах.
— Итак, — закричал Петелин над ухом Бугаева. — Началось!.. А, Павел?..
Минут сорок спустя ударили орудия артдивизиона. Где-то у Терека пропели «катюши». Впереди захлебывались станковые пулеметы. Автоматные очереди трещали, словно разгорался большой костер.
Как только перестрелка немного стихла, из-за бугров донеслось злобное урчание моторов. Где-то передвигались невидимые танки. В окопах было ощутимо дрожание земли.
Впереди точно ползла гремучая змея, отогретая не солнечными лучами, а каленым металлом и пламенем бухающих взрывов. Каждый раз, когда в серой дали вырисовывались пепельно-жидкие фонтаны взрывов, то и дело выгоняемые к небу над немецкой линией переднего края, Петелин опускал на колено кулак и шипел сквозь зубы:
— Вот так вам, гады!.. Так!..
Под вечер с обеих сторон канонада затихла, но еще отщелкивали станковые пулеметы. Все поле было покрыто беловато-молочной мглой. Потом все видимое впереди постепенно исчезло.
С гор повеяло холодом, и окопы заполнила сырая, пронизывающая изморось.
В ожидании решительной схватки батальон провел бессонную ночь. И еще прошел день, но действия противника не отличались активностью. Незначительные атаки его отбивались сравнительно легко.
— «Початок», — еле слышно говорил Симонов. — Ты меня слышишь? Как на левом фланге? Спокойно?
После разговора с Петелиным он сказал Рождественскому:
— Не понимаю, зачем сюда целую дивизию румын приволокли?
Комиссар в эти томительные минуты проявлял большую сдержанность. Симонову он ответил задумчиво:
— Приволокли не для того, конечно, чтобы румыны братались с тобой.
— Об этом пока что можем только мечтать.
— Да, — твердо произнес Рождественский. — Но мечтаем мы не напрасно. Придет время — антонескам и их присным румыны сами дадут по шапке.
— При нашей с тобой помощи, — поправил Симонов. — Одним им не подняться с земли. Потом же ночь в голове. Н-не-ет, помогать придется.
— Эта затеянная маленькой горсткой война кровью промоет глаза миллионам. Я верю в это, Андрей Иванович. Разумеется, тогда придется поддержать начало трудного дела для новичков. — Помолчав немного, Рождественский спросил: — У тебя, командир, в твоей фляжке что-нибудь осталось?
— Что, продрог? — Симонов отстегнул фляжку от пояса. — Хвати, чтоб соседи не журились.
Почувствовав обжигающую внутренности жидкость, Рождественский крепко сжал ладонь комбата.
— Знаешь, приползаю в третью. Грязноватый окоп, двое шевелятся на дне. Один солдат босиком. Спрашиваю: почему разулись? «Портянку хочу выкрутить», — отвечает. И выжимает мутную влагу. Сердце сжалось, а что им можно сказать?
— Да, да, комиссар, никто не придумал такого согревающего слова, чтобы от него портянки сушились. Тяжеленько будет воевать зимой.
Из узкой траншеи раздался тихий голос связиста:
— Товарищ майор, вас к телефону Метелев просит.
— Ну, как там у тебя, лезут? Поближе пускай, — так же тихо заговорил Симонов в трубку. — Да, да. Накидай им в рот пареных тараканов, чтоб до рвоты! — Затем, передав связисту трубку, Симонов сказал: — Вот видишь, комиссар, в потемках лезут «брататься». Не годится так, полагаю я. пусть уж днем вешают на штык белые кальсоны. А сейчас порядочным соседям следовало бы спать.
— Так ты говоришь — «пареными тараканами»?.. — смеялся Рождественский.
Симонову показалось, что в уголках его глаз сверкают слезинки, выступившие от сдавленного смеха.
— Весело тебе, вижу я.
Симонов сидел на самом дне окопа, вытянув ноги, касаясь ими Рождественского, устроившегося напротив.
Они оба помолчали, каждый думая о чем-то далеком. Симонова одолевала дремота. Но вот он неожиданно приподнял голову, стал вслушиваться. Сквозь туман просачивалось нарастание отдаленного лязга гусениц. От движения вражеских танков снова судорожно задрожала земля.