Рассвет пламенеет
Шрифт:
— Пошли!.. — произнес Рождественский, тоже прислушиваясь.
— Не пошли, а только подходят, — спокойно поправил Симонов. — В этом есть разница, комиссар. — Помолчал, послушал некоторое время, сказал решительно: — Подойдут и назад уйдут. Вот забрали правее, слышу…
Но неожиданно гусеничный лязг замер. Откатившийся назад танковый грохот словно растворился во мраке.
— Связист, мне третью вызовите, — приказал Симонов и спросил в трубку: — Метелев далеко ли от вас? Что-о? Вот оно как! — он положил трубку. — Даже близко не подошли к нашему переднему краю.
— Пробуют наши нервы, — проговорил Рождественский.
— Уж не мальчишками ли они нас считают?
— У них своя психология. Пусть себе…
— А мы их обедню все равно ухитримся на свой лад перевернуть.
— Еще как! — отозвался Пересыпкин, до этого времени спавший в уголке окопа. — Так перевернем — век помнить будут.
Симонов усмехнулся:
— Тоже мне вояка. Спи.
Он снял с себя плащ-палатку, осторожно прикрыл ею Пересыпкина с ног до головы.
Пересыпкин потянулся, под ним мягко хрустела сухая листва кукурузы. На Симонова будто повеяло сном. Он высунул голову из окопа…
— Вот еще чего не хватало! — с досадой вздохнул Симонов. — Видишь, комиссар, какая валится на нашу голову канитель.
Рождественский ничего не видел и не слышал. Он спал сидя, прислонившись плечом к стене, уткнувшись подбородком в плечо. Симонов встал на колени, огляделся. В мутном небе над Орджоникидзе отсвечивало зарево. Доносилось пощелкивание пулеметов, часто постукивали винтовочные выстрелы. Автоматная дробь еле пробивалась сквозь слякоть, усиливаясь с порывами ветра. Снег падал уже крупными хлопьями. И все впереди колебалось в еле зримом медленном движении. Тоскливо шелестела листва измятой и растоптанной кукурузы. Чувствовалось приближение рассвета; все явственней стали проступать нагие кустики и дальние разбегающиеся холмы. А ветер шумел, угоняя за горы серые бесформенные тучи.
Продолжая стоять на коленях, Симонов смотрел по фронту на передний край.
— Товарищ гвардии майор, к телефону просит лейтенант Петелин, — обратился связной.
— Амба! Немцы отработались со своей авиацией. Амба, — повторил Симонов и уже весело крикнул: — «Початок»? Да, это я…
Выслушав Петелина, ответил:
— Потеснить разрешаю. Только не зарывайтесь. Займете высотку, немедленно окапывайтесь.
— С кем ты разговаривал, командир? — проснувшись и сидя в прежней позе, поинтересовался комиссар.
— Левым флангом Петелину надо продвинуться на высотку.
— Разрешил?
— У него в обороне невыгодное положение. Полроты расположено — точно спрятались за бугор. А наверху противник. Вторая половина роты высоким хребтом отсечена от первой.
— Я знаю, — согласился Рождественский, стряхивая с себя снег. — Не увлекся бы он только?
— Бугаев не допустит, — возразил Симонов, тормоша Пересыпкина. — Психолог, хватит нежиться, поднимайся!
Рождественский заметил, как лицо Симонова сразу стало сосредоточенным и угрюмым. Он с напряжением вслушивался, и комиссар вскоре тоже уловил не то артиллерийский грохот, не то далекие отзвуки грозы. Сотрясая воздух и землю, из-за переднего края катился нарастающий гул. Все чаще взлетали багровые сполохи взрывов. Казалось, словно тусклое небо сумрачно отсвечивало огнем.
Симонов порывисто шагнул в траншейку, где сидели связисты.
— Мне батарею. — Через минуту спокойно и тихо Симонов говорил: — Лейтенант Игнатьев, с обеими пушками к боевым порядкам на левый фланг. И быстро! — Затем ему вызвали минометный взвод. — Ваша задача — прижимать к земле вражескую пехоту. Бейте по танкам, отрывайте от них поддержку. — Приложив трубку, он обернулся к Рождественскому. — Сегодня пятое ноября… Заметь, Саша, этот исторический день. Макензен перешел к решительному штурму.
XI
Плотно прижимаясь к земле, полурота Петелина продолжала приближаться к противнику и уже продвинулась к подножию высотки, когда лейтенант услышал грохот вражеских танков. Этот нарастающий гул на минуту привел его в смущение. Поднимать людей ему казалось рано, но и обратно ползти — не успеть! Как-то само по себе движение полуроты прекратилось. Петелин понимал, с какой тревогой люди ждали его приказания. Но какое решение было бы правильным?
Парторг Филимонов, понявший смятение командира, поспешил с советом:
— Только — броском вперед! — сказал он, кивком головы указывая в сторону траншей, расположенных по высоте. — Не долго, не долго думайте, командир…
Несмотря на свою обычную горячность, Петелин на этот раз тщательно взвешивал решение. Им не овладела прежняя лихость: «А, была — не была!». Он понимал всю величайшую ответственность момента.
— Другого выбора нет! — наконец ответил он, рывком вскакивая с земли.
— Вперед! — призывно закричал он, размахивая пистолетом. — Вперед!..
По шлему ударила струя автоматной очереди. Петелин сжался в комок и бросил свое гибкое тело навстречу свинцовому ливню. Вокруг в яростном реве: «Ур-ра-а-а!» загоготала вся полурота. А Петелина охватила неповторимая, острая радость, что все поднялись за ним и ринулись шквалом вперед.
Только и приотстали Чухонин и Женя Холод, тащившие станковый пулемет с коробками, набитыми патронами.
Подоткнув под ремень полы шинели, со своей трехлинейкой наперевес, выкидывая колени, Агеев, обогнав пулеметчиков, рванулся навстречу вихрю автоматного огня.
Впереди, в траншеях противника, уже вспыхивали огненные брызги гранатных взрывов.
Агеев, видимо, боялся опоздать к рукопашной; с усилием одолел он последний десяток метров, не слыша человеческих воплей, не замечая падающих товарищей, подкошенных автоматными очередями. И ему было совсем не страшно, когда он увидел, как устремились на него старческие глаза, сверкающие холодной злобой.
Агееву хотелось вскрикнуть: «Я т-те сейчас!..». но сухая костлявая рука с пистолетом поднялась, и грянул выстрел… Он грянул в тот самый момент, когда разъяренный солдат уже сделал последний прыжок вперед. Что-то будто обняло Агеева, явственно раздался человеческий стон, потом солдат ощути под собой судорожное биение чужого тела.