Рассвет пламенеет
Шрифт:
— Вот и конец тебе, паршивец! — вскрикнул Агеев, все ниже склоняясь к стриженной голове врага. — Промахнулся?! Я т-те стрельну, сатана!
В траншею со своим станковым пулеметов свалились Холод и Чухонин. Холод торопливо стал устанавливать пулемет. Чухонин схватил Агеева за шиворот.
— Дедок, эй! — проговорил он. — Довольно!
— Повстречались ненароком, — хрипел Агеев.
Старческое чисто выбритое лицо гитлеровца стало натужно-багровым. Он задыхался под тяжестью солдата.
— Стой! Дедок — эх, вот трактор! — Чухонин силой оторвал солдата от гитлеровца.
— Чего — стой?
— Осторожнее поворачивайся, не повреди! Трофея! Не видишь — вензеля на погонах.
Пленный откинулся и сел, прислоняясь узкими плечами к стенке траншеи. Взмахом сухой холеной руки стряхнул с расстегнутой шинели землю. На его пальце блеснул зеленый камень перстня.
— Не имеете права так обращаться со мной, — проговорил он по-русски, еле переводя дыхание. — Я полковник немецкой армии, а вы! Солдаты!
Пулемет уже был установлен, и Холод открыл огонь. Позади траншеи одновременно разорвалось несколько снарядов. Грохот танков все нарастал.
— Связать пленного! — приказал Холод, не отрывая глаз от прорези у щите пулемета. — Приготовить гранаты!
— Есть приготовить гаранты!
Танки стремительно приближались. Уже было видно, как вскидываются кверху длинные орудийные стволы, раздвоенным змеиным жалом выбрасывая огненные вспышки выстрелов.
— Ну, дедок, — хлопнув Агеева по широким и крутым плечам, сказал Чухонин. — Подтяни порты!
— Тут, знай, держись, — хмуро проворчал солдат и потуже нахлобучил ушанку.
Перепрыгивая через трупы, лежавшие в траншее, прибежал Петелин.
— Ребята, не дрейфь, — быстро проговорил он. — Это главное. Нажимай на гранаты. Да не зевай!
И побежал дальше, пригибаясь.
Когда ясно определилось направление танков, Рождественский сказал Симонову:
— Андрей Иванович, я иду к батарейцам.
Симонов быстро повернулся к нему.
— Время для стрельбы по танкам короткое, но сделать многое могут, если не станут хмуриться да приседать от вражеских снарядов… давай!
Из тыла корпуса артдивизиона открыли заградительный огонь. На большом протяжении по фронту встала непроницаемая черная завеса. Но в этом вихре огня и дыма танки по-прежнему неслись на полной скорости, и, казалось, вся степь впереди пылала, свертываясь в огненные дымные клубки, как свертывается горящая береста. И все это ближе и ближе катилось к нашему переднему краю.
У Бугаеву, оставшемуся справа на высоте, Рождественский забежал ровно на полминуты.
— Ну, как, Павел?
— Не пропустим!
— Петелин?
— Уже в немецких окопах.
— Молодец!
Рождественский метнулся в заросли кукурузы.
Лейтенант Игнатьев уже подтянул обе пушки к левому флангу, в тыл полуроте Петелина. он очутился за высотой, почти не видя, что происходит в распоряжении обороны остальной части батальона. Однако он сразу понял расчет Смирнова. «Опасается обхода танков с тыла», — подумал Игнатьев. Зная, что батарея не будет поддержана бронебойщиками, Игнатьев волновался.
Рождественский прибыл, когда Игнатьев наносил на карту новые ориентиры.
— Здравствуйте, боги войны! — сказал он, сдерживая дыхание. — Готовитесь?
— Поджидаем, — ответил Игнатьев обрадованно. — У нас ограниченная задача. Могут и не показаться из-за высоты.
— Не беспокойтесь — появятся. Вы видите, что творится напротив батальона?
— Как же тут увидишь? Нас прикрывает курган.
— Но слышите, как идут танки…
Игнатьев никогда еще не слышал такого сплошного скрежета и лязга гусениц. Правая сторона высоты медленно окуталась дымом. Его сносило к батарее. Намеченные и занумерованные ориентиры исчезли в дыму.
У маленькой пушки, припав к прицельной трубке, сохраняя полную неподвижность, стоял на коленях Серов. Замковый Серафимов, которого на батарее все звали Филькой, тоже стоял на коленях, но ерзал от нетерпения и все оглядывался по сторонам. Трескотня гусениц стала отчетливо близкой.
— К бою! — скомандовал Игнатьев.
Танки показались совсем не там, где их ожидали. Они шли наискось по бугру, прямо на батарею, слегка замаскированную зарослями кукурузы.
Серов припал к прицельной трубке. В поле зрения перекрестия появился левый танк, приближающийся к окопам полуроты Петелина.
— Крайний бы левый, — сдержанно, спокойно посоветовал Серов.
Игнатьев молча смотрел в бинокль, высчитывая расстояние. Взглянул на табличку упреждения и быстро, почти не переводя дыхание скомандовал:
— По-о… левофланговому танку. Ориентир четыре. Бронебойной гранатой. Прицел девять ноль. Упреждение полтанка. — И смолк, переводя дыхание, поджидая, пока танк не подойдет к ориентиру. — Огонь!
После второго залпа все увидели — танк резко прыгнул вперед и остановился. Серов весело крикнул:
— Добегался!
В ту же минуту замер и другой танк, шедший в середине. Он, вероятно, был подбит из пушки, стоявшей несколько в стороне. Но из третьей машины, по-видимому, наконец, заметили вспышки выстрелов. Тотчас же она открыла по батарее огонь.
«Все дело в быстроте наводки!» — подумал Рождественский, но не успел сказать об этом Игнатьеву. Качнулась и словно раскололась земля, и черные глыбы взметнулись к небу. В чаду и тумане Игнатьев пошатнулся, силясь что-то понять. Но голова его точно вдруг взбухла, стала тяжелой, невероятно огромной и какой-то чужой. Внезапно наступивший сумрак густел и густел. Игнатьев словно висел над разверзшейся бездной. Мысли путались, ощущение пропало. Он старался увидеть что-нибудь знакомое, но его глаза наполнились кровяными слезами. Он стал медленно падать, не замечая ни предметов, ни артиллеристов. Наступило полное забытье. По лицу проползла восковая желтизна.