Рассвет пламенеет
Шрифт:
— Слушай, Мельников, а где же наши женщины? — вдруг спросил Рождественский. — Почему не пригласили их в это укрытие?
— Хотел, да опоздал, товарищ капитан. Они спят вон у того костра, где этот наш «брадобрей» с Агеевым… Погрызли косточек от солонины да поели кашки и тотчас прижались друг к дружке… Умаялись наши женщины, Александр Титович, — морщась и отмахиваясь от едкого, слепившего ему глаза дыма, серьезно добавил Мельников. — Кудрявцева — та не показывает виду, бодрится. А Магура мне как-то откровенно сказала в дороге: «Знаешь, Мельников, еле выдергиваю ноги из грязи…».
— Значит, спят уже? — переспросил Рождественский. И, не ожидая ответа, приказал лейтенанту: — Возьмите мою плащ-палатку, идите и прикройте их. Прикройте со стороны ветра, чтобы не засыпало хоть снегом.
Мельников ушел, а Рождественский снова прилег, закинув руки за голову, глядя в холодную высь. «Нет, нет, Марийка, — думал он, — тебе за своего Сашку бояться нечего. Мы скоро встретимся с тобою. Ты только временно отступила, и не куда-нибудь, а в глубину души моей. В груди у меня ты будешь жить всегда, пока и я буду жить в этом огромном мире. А что касается Лены, ну что ж, ее я люблю, но только любовью старшего брата, — она заслуживает того, а на большее… большее отдано тебе, тебе навсегда!».
Думы о семье не покидали Рождественского нигде. И всякий раз, как только он мысленно пытался представить себе ту обстановку, в которой сейчас могла находиться его жена, становилось мучительно-тревожно.
— Андрей, ты спишь? — повернувшись лицом к Симонову, тихо спросил он.
— Нет, только дремлю. А что?
— Да вот думаю, как мы тут завтра… Лес да горы, да всякие лабиринты. И ты говоришь — новые условия… Но ведь новы они — условия — и для немцев. Засели в обороне. Только здесь им не то, что в ровной степи. Где-нибудь да проморгают!
— Ну, слушай, на это нам не очень-то надо полагаться, — ворчливо возразил Симонов, — проморгают! На лопатки Клейста не разложишь — раз-два и готово! Придется отчаянно драться, потому что выход наш на стратегические просторы — мешок для него. И он же прекрасно понимает это.
— Как ты думаешь, куда Клейст потащит свои основные силы?
— На Ростов — там закрыта ему дорожка, — подумав, сказал Симонов. — Пока что, очевидно, будет отступать на Краснодар. И держаться за него станет всеми силами и средствами. Наш корпус они будут стараться из гор не выпустить, чтобы не мешал ему отступать до Новороссийска. А там думает, наверно, с духом собраться дыры залатать. Они все еще, наверно, верят, что удастся «очухаться» после разгрома под Сталинградом и на Кавказе.
— А дальше?
— Ну что Клейст станет делать дальше, об этом спросить еще не у кого. Давай-ка спать.
Рождественскому, однако, не хотелось спать; мысль о том, что победа советских войск на Кавказе явится чем-то решающим, очень большим в его личной жизни, никак не покидала его. Он страстно желал приблизить эту победу, не очень утомляя себя размышлениями о том, что он лично отдаст за нее.
XXXVI
От непрекращающегося поскрипывания шагов на затвердевшем и как бы приглаженном за ночь снегу, от говора подходящих новых и новых батальонных колонн, а также от беспокойно посвистывающего холодного ветра Петелин, ставший уже старшим лейтенантом, совершенно потерял потребность во сне. Впрочем, уже близился рассвет. Он поэтому решительно выбрался из-под плащ-палатки и присел на полено, протянув ноги к костру. Потом достал кисет с табаком, не спеша закурил.
Думая о предстоящих боях с противником, Петелин не испытывал ни малейшего чувства страха; взлохмаченную чубатую голову не посещали мысли о том, что сегодня или завтра его могут убить или больно ранить.
Петелин видел, что не спит он уже не один, и понимал, что солдаты искоса поглядывают на своего командира, и то выражение, которое могло сейчас быть на его лице, несомненно, могло отразиться на их боевом духе. Он, однако, не привык, да и не умел рисоваться, — и ни к чему ему это было, потому что он в самом деле никогда не падал духом. Напротив, казалось, что чем больше были трудности, тем веселее ему было. И сейчас он думал о том, как сделает первый выстрел первым, пусть только увидит какого-нибудь гитлеровца на этом клочке советской земли, который уже сделался родным и близким ему.
Но одна мысль все же заставляла Петелина ощущать легкий озноб. Она не была связана с опасностью для самого себя. Чувство ответственности за вверенных ему людей заставляло его мучительно искать путь победы и наименьшими потерями.
— Ты чего всполошился так рано? — спросил Бугаев, тоже проснувшийся от шума на дороге и тоже подсевший на полено у огонька.
— Вот сижу, слушаю ветер и думаю думу.
— Ух ты, прямо Чапай! — засмеялся Бугаев и толкнулся плечом в плечо Петелина. — Интересно, о чем же?
— Ты знаешь, Павел, — будто продолжая какую-то свою мысль, заговорил Петелин, — как мне кажется, драку за Горячий Ключ и участь немецкой обороны скорее всего решит мужество солдат. Сумей мы выйти к ним в тыл, да пусть кто-нибудь из них крикнет: «отрезаны!». Про Сталинград они отлично помнят. А тут, и в самом деле, ливнем бы по ним из ручных пулеметов, автоматов!.. С тыла бы вихрем, душа с них вон!.. Верно я говорю?
— С точки зрения лихого кавалериста — верно, но мы пехота! А как пехоте зайти противнику в тыл, вот это вопрос.
Этого и сам Петелин не знал. Он встал, застегивая шинель, отошел от костра. «В кавалерии я служить не служил, но хватку их знаю, — думал он. — У наступающих всегда больше шансов прорваться, чем у обороняющихся воспрепятствовать этому прорыву… Еще если учесть нашу решительность… Гитлеровцы, сидя в изнурительной обороне, могут на мгновение и ослабить внимание. Но мы-то ни на секунду не позабудем, что во что бы то ни стало должны захватить этот Горячий Ключ. Только предварительно необходимо понаблюдать за ними хорошенько. Выйдем, если пожелаем, и в тыл к ним».
Лагерь просыпался и постепенно оживал. Подъем, правда, не сопровождался обычной суетой и торопливостью, как на марше, потому что все еще продолжалось сосредоточение гвардейского корпуса. Одни из ранее пришедших частей ожидали приказа, расположившись на том же плато, что и батальон Симонова, а другие только подходили.
Светало. За соседним хребтом на востоке предутренняя синева затягивалась багрянцем, и ветер притихал, и костры угасали, головешки засыпались снегом. В это время Петелин услышал команду Симонова: «Прекратить хождение!».