Рассвет пламенеет
Шрифт:
— Есть…
Лейтенант уже начал было спускаться в зиявшую воронку, появившуюся во время налета у края окопа, но Симонов неожиданно остановил его:
— Послушайте, лейтенант, вы не очень жмурьтесь, когда будут рваться бомбы или снаряды, — без признака иронии посоветовал он. — А то как же вы будете по танкам стрелять с закрытыми глазами?
Игнатьев вспыхнул, задетый:
— Разрешите выполнять приказание?
— Выполняйте, да не забудьте моего совета. Запомните: смелые люди реже погибают, чем трусливые.
— Есть, не забуду! — неожиданно повеселев, отчеканил Игнатьев.
Петелин заметил негромко:
— Пороху еще не нюхал.
— Нанюхается, времени у него для этого хватит.
— Но-овичок, по нему видно. Овчинка ему кажется побольше неба!
— Новичку все кажется тем, чем оно есть, — возразил майор. — Не рисуется, не умеет скрыть своего страха, вот и зажмуривает глаза. Пообвыкнет, трусом вы его не считайте.
Вблизи воронок свистели и зарывались в землю пули. Нудно воя, рассекая воздух, позади падали мины. Симонов и Петелин долго молчали.
— Скоро в атаку идти, — наконец заговорил Симонов, — а телефониста у нас все нет!
— Бежит! — вскрикнул Петелин.
Симонов, увидев бежавшего человека, залюбовался настойчивостью, с какой тот добирался к окопам. Солдат то вскакивал и бежал во весь рост, то залегал и полз. Все ближе и ближе подбирался к воронкам, наконец, привстал на одно колено и, оттолкнувшись от земли, всем телом рванулся вперед. Упал в тот самый миг, когда невдалеке разорвалась мина. Он упал и больше уже не поднимался. Симонов проговорил озабоченно:
— Поднимется солдат или нет?
— Убит, наверное, — сквозь стиснутые зубы мрачно ответил Петелин.
— Он не может быть убитым, — убежденно возразил Симонов. — Такие не должны быть убитыми, — повторил он и решительно встал. Не оглядываясь, уверенным шагом пошел к тому месту, где упал солдат.
Петелин не мог остановить комбата, не мог схватить его за шиворот и прижать к земле, как час тому назад сделал Симонов с ним. Закусив губу, он молча глядел ему в спину и с замирающим сердцем считал секунды. Когда Симонов скрылся за черной грудой земли, Петелин ударил кулаком по колену, повторяя слова комбата.
— Смелые люди погибают реже.
Симонов в это время не спеша подошел к солдату, зарывшемуся лицом в рыхлую землю, взял его за плечо и уже хотел повернуть лицом к себе, как вдруг солдат сам перевернулся.
— Ты что, Агеев? — с недоумением и уже с чувством злости спросил Симонов.
— По вашему разрешению в первую роту…
— Вижу, что в первую. Но лежишь-то чего? Испугался?
— Маленько есть, не буду греха таить.
— Может, назад вернешься? Куховарил бы уж? Там ку-уда спокойней, — пошутил Симонов.
— Не, не пойду назад. А спужался, так это по первости. Пройдет.
— Тогда поднимайся. Пойдем, я покажу дорогу.
Пристыженный и взволнованный, Агеев бежал трусцой рядом с Андреем Ивановичем. Но Симонов, возвращаясь в полузаваленный окоп, уже словно позабыл о солдате, злясь на себя, считая свой поступок плохим примером Петелину. И еще сильнее разозлило его деликатное молчание командира роты в тот момент, когда они спускались в окоп. «Значит, — одобряет. Н-ну, если так, значит, выкинет номер», — с огорчением подумал Симонов.
— Видишь, привел пополнение! — сказал он, не глядя Петелину в глаза. — Посылай его во взвод.
— Товарищ гвардии майор, а что, если бы солдат оказался убитым? — лукаво глядя на комбата, поинтересовался Петелин.
— Приказал бы тебе похоронить его… Ясно?
Агеев попал в отделение старшего сержанта Холода, к молодым насмешливым ребятам. Сразу же в отделении за ним закрепилась кличка «дедок»… Затем Чухонин потребовал обстоятельно рассказать: кто он, когда прибыл в действующую армию, какого возраста дети и нет ли у него дочки-невесты. Последним спрашивал Холод:
— Из винтовки стрелять умеешь?
— Пробовал, мудрость не велика, — ответил Агеев, приглядываясь, не шутит ли и этот.
— А патроны есть, дедок?
— Таким добром наделили поварята, есть.
— Теперь запоминай: я твой главный начальник, понял? Условия перед тобой выдвигаются такого рода: вперед, значит, на веки вечные приписываем, а назад, — Холод легонько повел рукой по стволу автомата, — не обижайся — условия общие, батя. Значит, стрелять умеешь?
— Могу, конечно, что за вопрос.
— Приняли. Адъютант, запиши.
Агеев оглянулся, солдаты захохотали. Обнажив в улыбке мелкие белые зубы, Холод приподнял руку. Все сразу притихли.
— Так вот, — продолжал Холод. — Значит, ты из Ростова будешь — ладно. А я из Балахны, слыхал? А фронт у нас общий, один — на Берлин прицел. Ростов — это задача местная, — он выглянул из окопа, указал на степь. — А пока — вон!.. Из-за этой сопки, брат ты мой, противник лупит из минометов. Взять придется — приказа ждем. Попомни, батя, поднялись мы, значит — отставать сурово возбраняется. Залегли мы — плюхайся рядом или вблизи — понял? А штыком орудовать сможешь?
— Силы-то хватит, а колоть не приходилось.
— Научишься этому ремеслу, только не зевай…
Агеев тяжело вздохнул, мрачно посмотрел на солдат, — лица их были добродушные; он качнул головой, спросил, оглядываясь:
— Мне б местечко, товарищ старший сержант?
— Вот чего захотел! — с наигранным возмущением проговорил Чухонин. — А сам-то копать умеешь?
— Потемнеет, — я отработаю, не сомневайтесь.
— Ладно, кусочек траншеи выделим. Пусть постреляет, попрактикуется.