Рассвет пламенеет
Шрифт:
— Разрешите идти?
— Не-ет, — Василенко притронулся к плечу Рождественского. — Мы вызвали вас, чтобы посоветоваться: не найдется ли в батальоне такой человек, который знал бы здешние места, людей по станицам, на хуторах? Смелый нужен человек.
— Разведчик?
— Да. Нужен человек, которому верили бы советские люди и которому помогли бы собирать сведения о противнике. Это задание корпусного командования.
— Разрешите один вопрос: почему вы спрашиваете о таком человеке у меня, а не у командования батальона?
Василенко стоял против Рождественского, внимательно глядя ему в глаза, словно доискиваясь какого-то ответа.
— В данное время, — сказал он, — майора нельзя отрывать от его прямых задач.
Киреев пояснил:
— Нужен человек, на которого можно положиться. Этот человек должен рассчитывать только на себя. Если он попадет в руки врага, мы не сможем придти на помощь.
Рождественскому было неприятно, что ему не говорят прямо, а подходят к решению вопроса окольным путем. Он поднял глаза: увидел строгое лицо комдива с умными глазами под буроватой зарослью бровей; вид его был лукав и в то же время отечески благодушен. На груди поблескивала Золотая Звезда.
— Вы можете не торопиться с ответом, товарищ гвардии капитан, — посоветовал Киреев. — Нужен очень смелый человек, доброволец. Представьте: для того чтобы попасть во вражеский тыл, нужно, извиваясь ужом, проскользнуть меж щупальцев противника. Враг уже знает, что за орешек выкатился ему под ноги. Окапывается. Организует плотную сплошную оборону. Но мы-то почти не знаем, что делается во вражеском тылу.
— А мы должны знать, — подхватил Василенко, — все должны знать, чтобы своевременно находить правильное решение.
— Никто не знает здесь лучше меня каждую сопку и каждую балку. Я вырос в этих местах. Меня знают, и я знаю людей. Кому передать обязанности в батальоне?
Василенко не нашел нужным ставить перед Рождественским наводящих вопросов, ни каких-либо условий. Он сказал:
— Инструкцию обо всех деталях получите у начальника разведки. Исполнение ваших обязанностей комиссара временно поручите политруку Бугаеву.
— Так и скажите Бугаеву, — добавил Киреев, — временно, до вашего возвращения.
Рождественский подумал: «Вон оно как! Все, оказывается, было решено раньше».
Полки дивизии к полудню значительно продвинулись вперед. Рождественский забежал на хутор и, закусив губу, замер, глядя на дотлевающую хатенку. Вблизи — ни одной живой души. И чем дольше вглядывался он в эти догорающие головешки, тем сильнее ожесточалось его сердце.
В саду на ветвях деревьев от огня судорожно корчились листья. На вишневых стволах, продырявленных пулями и иссеченных осколками, проступали смолисто-янтарные слезинки. Чуть поодаль под ветром покачивались золотисто-кудрявые ветки черемухи. Они словно кланялись долголетним, не одну весну расцветавшим вместе с ними подруженькам-вишням, увядавшим от дыхания огня.
Огонь не тронул плетня, отгораживавшего огород от дороги. На кольях, нанизанные на шпагат, висели вязки сушеных яблок. Внимание Рождественского привлек глиняный горшок, надетый на шест и прислоненный к плетню. Этот узорчато расписанный, знакомый с детства предмет живо и ярко напомнил ему об отце. Горшок оказался пробитым сбоку, но на нем сохранились надписи, сделанные отцовской рукой. «Человеку в степи жить не скушно», — гласила первая надпись. «Главное, чтоб у него была забота о своем деле».
Читая и снова перечитывая эту немудренную надпись, комиссар вспомнил трудовую жизнь отца.
Терский казак Тит Рождественский ко всем трудностям в своем бедняцком безлошадном хозяйстве относился как-то насмешливо; не отмахивался от них, но и не уходил с земли на побочные заработки. Он говорил сыну: «От моих ног корни в землю проросли. Зараз я верю, что наша сельская жизнь переменится. Вот только б поскорей стало побольше людей разумных. Откуда-нибудь они не придут, эти разумные люди. Должны бы тут повырастать. Иди, Сашок, учись, по новой дороге иди, не по той, по какой я плелся всю жизнь!»
Нестерпимо больно было глядеть на памятную, пробитую пулей вещь, нестерпимо ныло в груди. В горячей и чуткой тишине дня внезапно прозвучал женский голос. Рождественский оглянулся и увидел Магуру, идущую по тенистой дорожке с санитарной сумкой и с пистолетом, оттягивавшим ремень.
— Здравствуйте, товарищ комиссар, — издалека еще крикнула она. — Что это за вещественный памятник минувших веков вы изучаете?
Рождественский поставил на землю горшок и, поправляя пилотку, взглянул на женщину: легко шагая в хромовых сапожках, одетая в защитное, стройная и подтянутая, Тамара Сергеевна была чем-то взволнована.
— Вас кто-то рассердил, товарищ военврач третьего ранга? — поинтересовался Рождественский.
— Никто меня не рассердил. Неприятность маленькая. Была у начмедслужбы, предлагают мне… — Магура вдруг покраснела, обрывая ответ. — Александр Титыч, а где домик вашей мамы? Я не позабыла — вы говорили, помните?
Рождественский кивнул на догорающие головешки. Магура сразу поняла все.
— Этот?
— Да.
Они пошли вместе. Магура спрашивала о чем-то, но комиссар, напряженно думавший о семье, не слышал ее вопросов. Вышли в открытое поле. Справа, ближе к каналу «Неволька», чадили догорающие немецкие танки. Повсюду валялись стабилизаторы авиабомб. Впереди бесконечно простиралась тускло желтеющая равнина, с истоптанными травами, с чернеющими рытвинами траншей и опустевшими окопами врага.
— Как работает новая ваша медицинская сестра Кудрявцева? — неожиданно спросил Рождественский.
— Серьезная девушка, — подумав, сказала Магура. — Она все в первой роте, но мы видимся с ней. Очень серьезная девушка, — повторила она.
— Если она на санпункте, пришлите ее ко мне на командный пункт. Она, кажется, знает немецкий язык?
— Да, она говорила мне, что командование привлекало ее к работе в качестве переводчицы.
— Вот-вот, — весело произнес Рождественский. — Она-то и нужна мне. Пришлите ее срочно.