Рассвет пламенеет
Шрифт:
Магура недоуменно поглядела на него. Некоторое время она молчала, наконец, любопытство взяло верх. Она спросила с улыбкой:
— Красивая она девушка, правда?
— Извините, — вежливо, но сухо сказал Рождественский. — Все, что сейчас от вас требуется, — заключается в двух словах: выполняйте приказание!
Косые лучи заходящего солнца золотили степную траву. Низом тянуло сизоватую дымку. Конец страдного дня войны все еще был наполнен гулом, сотрясавшим землю.
Рождественскому предстоял трудный и опасный путь.
Лежа в траве, он изредка перекидывался короткими фразами с Рычковым и Леной Кудрявцевой, лишний раз с удовлетворением убеждаясь, что эти люди обладают трезвым разумом и достаточным, накопленным за время войны, опытом.
В сумерки явился майор Симонов. Как всегда, он был хмур. Молча улегся рядом, покатал по ладони кусочек земли, потом сдул сероватую пыль. Искоса поглядывая на майора, сдерживая смех, Рождественский спросил:
— Ты, Симонов, не болен?
— Спасибо… Весьма тронут твоей заботой…
— Сегодня ты что-то на индюка похож, — сказал Рождественский и с улыбкой повернулся на бок, лицом к комбату. — Ты что-то думаешь плохое, Андрей Иванович?
В голосе его звучало сожаление и в то же время — упрек.
— Ты обо мне беспокоишься? Да?
— О тебе?! Вот еще мне музейная редкость! — ответил Симонов, нахлобучивая пилотку на лоб. — Мне всего-навсего только чуточку неприятно. Ты решился, не посоветовавшись со мной.
— Странный ты человек, Симонов.
— Возможно. Но я говорю правду. Посмотри информацию, тогда поймешь, может быть.
Рождественский знал, что немцы к переднему краю подтянули свежие силы пехоты. Все это увеличивало опасность перехода в тыл противника. Но кто-то словно шептал на ухо ему: «С какой бы опасностью, с какими бы жестокими испытаниями ни был связан переход, не бойся неудачи. Будь уверен в успехе, если ты хочешь победы».
Он молча всматривался вперед, до боли напрягая зрение. Было полное безветрие. Молодой ольховый кустарник, похожий на плотную стену, из-за которой постепенно поднималась тьма наступающей ночи, стоял совершенно неподвижно. Время от времени в темное небо шарахались тускло-оранжевые ракеты, освещая окрестность безжизненным, холодным светом.
— Невозможно! Ни черта не пройдете вы здесь! — с сердцем сказал Симонов.
У Рождественского уже созрел новый план перехода, в корне отличающийся от того, о котором весь день говорили, к которому готовились.
— Я не могу срывать выполнение приказа, — упрямо сказал он.
— Приказано пробраться, а не гибнуть! — возразил Симонов. — Может быть, в другую ночь? Завтра днем изучим другое место.
— Меня будут ждать разведчики дивизий, Андрей, — решительно возразил Рождественский.
— А может быть, и они не смогут пройти?
— Смогут, — Рождественский помолчал, прислушиваясь. Нельзя откладывать, Симонов. Я видел парней из разведки, они смогут, раз это нужно. И мы — тоже, не здесь, так в другом месте. Я знаю, где можно пройти.
XVII
Твердой и уверенной поступью Лена Кудрявцева шла позади Рождественского. Порой она поглядывала в сторону Симонова. На сердце у нее все еще оставался неприятный осадок: Симонов выразил сомнение в правильном подборе группы разведчиков. Она шла спокойно и хотела казаться совершенно равнодушной, хотя и недоумевала, почему они идут в свой тыл. «Может быть, переход фронта не состоится? Может быть, разведка отменена? Или, наконец, комбат все же добился своего, и комиссар решил подобрать себе новых попутчиков?» Лена не сомневалась в том, что ее заменить некем. Комиссар сам заявил, что в батальоне больше нет людей, которые могли бы быть переводчиками в разведке. Но она опасалась, что ее доводы в незаменимости Рычкова не убедили комбата. Лена слышала, как он говорил комиссару: «Ты, Саша, человек местный, хорошо знаешь эту степь. Зачем тебе поводырь?» И Лена поняла: Симонов не любит полагаться на тех людей, которых он почти не знает. Комиссар тогда возразил комбату: «Не всегда у нас будет возможность действовать вместе. А Рычков с Кудрявцевой за время отступления сдружились, знают и доверяют друг другу». Лейтенант Петелин передал ей, что начальнику разведки дивизии комиссар заявил: «С первых боевых часов, с первого знакомства с Кудрявцевой и Рычковым мне не внушили и не внушают сомнения преданность Родине и смелость этих закаленных людей». Лена от души была благодарна Рождественскому за эти слова.
Порывистый ветер бил в лицо, освежая и успокаивая.
— Вот и канал «Неволька». Дошли мы, Андрей Иванович, — сказал Рождественский, указывая рукой на длинную ленту темной блестящей воды. — Вот какая наша дорога! Кусты по берегу, затемнена… По-моему, это самый удобный путь. Холодновато, но менее опасно.
В канале тихо плескалась илистая густая вода, у берега жалобно шуршали камыши. Все это напоминало Лене какую-то таинственную и грустную мелодию. Небо было затемнено вершинами ив. Высоко над головой гудел вражеский самолет, возвращавшийся из нашего тыла. Во влажной тьме тяжело возился и громыхал немецкий танк.
Взглянув на Лену, Симонов сказал полушутливым тоном:
— Из разведки вернешься, дочка, калач куплю!
— Вернусь, вероятно, — нехотя ответила Лена.
— Уныло вы настроены. Если маловато веры, подумайте, пока не поздно.
— Обо всем передумала.
— Ну-ну… а все же, думали-то о чем?
— Андрей Иванович… простите, товарищ майор, — Лена встряхнула головой и, как показалось Рождественскому, стоявшему рядом, вздохнула. — Я хорошо знаю, куда иду.
— А вот знаешь ли, куда придешь?
— Нет, не знаю, — призналась Лена. — Да и никто из нас не знает, — поспешно добавила она. — Но плохое для нас отнюдь не считаю неизбежным. Даже думать не хочется о плохом, поверьте.
— Пожалуй, сказано все, — заметил Симонов, — все, что и следует сказать в данном положении.
Он опустился в прибрежную топь и окунул руку в воду, густо насыщенную илом. Нагнувшись, постоял с минуту, затем выбрался на берег, спросил:
— Почему ты, Саша, хочешь начать отсюда? Можно же подойти ближе к переднему краю. Меньше мученья, короче у вас дорога будет.
— До окопов метров двести, на этом расстоянии будем учиться ходить по воде… Кстати, ни гу-гу второй роте.
— А если наши… нечаянно?
— Ничего нечаянного не произойдет. Если потребуется, мне же известен пропуск и отзыв. До свидания. Ну, давай руку. Да не злись ты на меня, в самом деле!
Они обнялись и на миг точно застыли, прижимаясь друг к другу. Потом Симонов пожал руку Рычкову. Лену он поцеловал в лоб. Когда она высвободилась из его объятий, по чернеющей топи уже хлюпали ноги Рождественского.