Рассвет пламенеет
Шрифт:
Переступая с ноги на ногу, он продолжал:
— Где бы Клейст ни прорвался, — что к Гудермесу, что к Орджоникидзе, — на этих маршрутах почти одинаковое расстояние до теперешнего расположения «африканского» корпуса. Может быть, поэтому Фельми и держит свои части на одном месте. Окружает себя таинственностью…
Червоненков несколько раз прошелся по кабинету, затем вернулся к своему креслу, прислонился к спинке, усмехаясь про себя, глядя на карту. Затем, как бы в раздумье, молвил:
— Фельми все пыжится, надеется окружить свой корпус таинственностью, но я не думаю, что сам он верить в эту романтику. Однако к решению вопроса о судьбе «африканского» корпуса вернемся позже. Скажите, вы женаты, товарищ капитан? Где ваша семья?
— А Ростове жила, товарищ генерал-лейтенант, а теперь… — Рождественский пожал плечами. — Мать жила на хуторе, это недалеко от станции Терек. Но и о ней не знаю… Возможно, у дочери, — сестра моя в Моздоке. Она агрономом работала, — возможно, у нее, но я не знаю об этом…
«И этого человека терзают открытые душевные раны, — подумал Червоненков. — Но в опасный для жизни момент, в разведке, едва ли он думал о том, что ему, возможно, не удастся увидеть свою семью».
— Сколько у вас ребятишек? — спросил он.
— Было трое…
Командующий хотел спросить: «Почему — было?», но сдержался. Он подошел к Рождественскому и протянул ему руку.
— Вы сделали много, капитан… Благодарю!
Рождественскому навсегда запомнилась эта минута, и крепкое пожатие теплой руки, и открытый, уже не холодный, улыбающийся взгляд внимательных глаз командующего. Словно исчезла на какое-то мгновение огромная разница в званиях, которая их разделяла, и с особой, волнующей торжественностью он понял, что оба они равны душевно, оба — люди одной великой семьи коммунистов.
Это волнующее, озарившее его чувство как-то сразу преодолело и внутреннее напряжение, и усталость. Он знал, что это чувство сохранится у него навсегда.
Уходя, Рождественский услышал, как Червоненков, обращаясь к Русских, энергично сказал:
— Вот теперь, дивизионный, мы продолжим наш разговор о замыслах Клейста…
IV
На исходе лета Рождественский прибыл в Алпатово. Прислонясь плечом к углу полуразрушенного здания станции, с радостным волнением он ожидал первого залпа бронепоездов.
Над железной дорогой и над опустевшим поселком тихо колебался вечерний воздух. С переднего края доносился роком пулеметов. Лязгая буферами, к строениям медленно подкатил первый бронепоезд. Темно-серые стальные вагоны словно приросли колесами к рельсам. Из вращающихся башен к небу неторопливо поднялись орудийные стволы. Затем донеслись отрывистые слова команды. И грянул залп… Снаряды шарахнулись к вражескому переднему краю.
Приветливо помахав рукой удаляющемуся бронепоезду, Рождественский зашагал в степь.
В штабе дивизии лицом к лицу он столкнулся с Бугаевым.
— Павел! — воскликнул он, рванувшись навстречу политруку. — Павел… — повторил он, задыхаясь от радости.
На круглом, скуластом, потном лице Бугаева расплылась широкая улыбка, мохнатые брови от неожиданности взметнулись на лоб.
— Александр Титыч!
— Ну, здравствуй, Павел, — овладев собой, сказал Рождественский. — Помнишь, я тебе говорил: подожди, вернусь…
— Вернулся… Ох, и хорошо же, слышь! Ну, сегодня целиком счастливый день. Ни одного убитого, ни одного раненого, а пополнения — сто пятьдесят — плюс вы! Сто пятьдесят первый!
— Идем посмотрим… Они, новички-то эти, здесь еще?..
Еле поспевая за Рождественским, бугаев рассказывал:
— Дошли до Ищерской — ни взад, ни вперед. Симонов целыми днями сидит на НП у переднего края. Он говорит: «Не надо время терять даром. Будем перемалывать живую силу противника». А эта «живая сила» зарылась в землю, не показывается. Дуют в губные гармошки! А чуть кто высунется из наших, ну, как травинку, срубают. Очень у них плотная и хитроумная оборона, слышь…
— Проводили партсобрания?
— Как же, проводили. Перед боем коммунистов созывал… Вообще, дрались мы тут отчаянно, но теперь… такая нудота [1] в этой обороне, чтоб она сгорела вместе с гитлеровцами!
Уже стемнело, когда Рождественский зашел к капитану Степанову, чтобы узнать, что сообщает Лена Кудрявцева. Начальника разведки он нашел у рации.
— Помолчите, у рации Ищерская, — приложив палец к губам, попросил Степанов.
— Товарищ капитан, — проговорил радист, обращаясь к Степанову, — она требует, чтобы в дальнейшем все указания давались нешифрованные.
1
Нудота ( укр.) — скукота.
— Еще что?
— Да черт… не понял!
Минуты две спустя радист сообщил:
— Говорит, что не умеет пользоваться шифром, а с нашим радистом несчастье… Что-то случилось там у них.
Помолчали. Рождественский подумал с тревогой: «Неужели схвачен?». Он кивнул начальнику разведки:
— Разрешите?
— Только осторожней с подбором слов, — согласился Степанов.
— Хорошо. Товарищ радист, спросите, в каких указаниях она нуждается?
Сквозь дым от папиросы Степанов прищуренными глазами установился на Рождественского.
— Это неосторожно… она может ответить напрямик.
— Ничего, скажет, что надо, — возразил Рождественский.
Через некоторое время радист сообщил:
— Первое: до каких пор ей оставаться здесь? А где — не говорит.
— Что еще?
— Просит подтвердить районы разведки.
Прикурив от недокуренной папиросы, Степанов промолчал, задумавшись. Но у Рождественского внезапно возникло подозрение.
— Странно, — проговорил он, — район разведки ей был указан совершенно ясно.