Рассвет пламенеет
Шрифт:
— Ни пуха, ни пера! В общем, желаю!..
Сержант остановился и оглянулся. Но в знак благодарности он только и смог ответить: «Спасибо, дружок!». И опять твердо зашагал вперед, на ходу поправляя каску. «Этого примут», — с завистью подумал Холод.
Спустя некоторое время вызвали, наконец, и его.
— Идем, товарищ старший сержант, — сказал как-то особенно неласково парторг роты Филимонов. Когда шли рядом, он потребовал: — Выше, выше голову, — и засмеялся, показывая белые зубы. — Вот подведи только, подведи ты меня!
Холод искоса взглянул на парторга, словно хотел сказать: милый человек, я что, разве хочу, но волнуюсь…
Политрук Новиков прочитал заявление, анкету, рекомендации и боевую характеристику, выданную Холоду за подписью Петелина и Бугаева.
— Я думаю, — добродушно сказал Сережа-«маленький», — пусть он сам расскажет свою биографию. Давайте, товарищ старший сержант, — живыми, живыми словами…
Женя похолодел. Он не ожидал, что придется рассказывать о своем прошлом, — боялся Холод говорить об этом, зная, что у него ничего выдающегося в жизни не было. Новиков, сидя на корточках, слегка улыбнулся, его усмешка пробежала от прищуренных глаз и до самых ушей.
— Давайте… смелей, что вы…
— Вообще такая биография… — откашливаясь, начал Женя.
И сразу притаил дыхание. Его что-то смущало, он не знал, с чего же начать. А начав, почувствовал, что говорит не так, не о том, о чем нужно бы говорить.
— Ну, мать одна, нас четверо, а затем учиться хотелось… Но не вышло из меня инженера. Работал на фабрике. Войны, конечное дело, я испугался, оно мне было ни к чему. Только как же это так, если все мы будем пугаться гитлеровцев?.. Ну, стал воевать, тут дело такое, думаю, надо нам без жалости к своему животу…
Женя умолк, но в голову все еще лезли мысли: «О брате ничего не сказал! А зачем это надо?.. Комиссар смотрит на меня, поддержит ли он мою кандидатуру, как обещал?..»
— Все, что ли? — добродушно спросил Новиков. — Мало, мало вы о себе, товарищ Холод.
— А чего говорить, я сказал все. Биография вся на бумкомбинате в Балахне осталась.
Вопросов не оказалось. Выступили парторг Филимонов, Бугаев. Рождественский говорил последним.
— Я не один раз беседовал с товарищем Холодом. В текущих событиях разбирается неплохо. В боевой обстановке старший сержант проявил себя человеком мужественным, не знающим страха перед врагом.
Холод задыхался от радости и благодарности комиссару. Дальше уже он не разбирал, что о нем говорили.
В кандидаты партии он был принят единогласно.
Холод вернулся к себе в окоп.
Туча бросила на землю несколько звонких капель дождя и уползла на запад, ворчливо споря с ветром. На «ничейную» высоту между передними краями приземлился грач. Поблескивая черным крылом, он почесал у себя пониже зоба твердым клювом, каркнул раза два и, сторожко вытянув шею, прислушался. Потом взмахнул широкими крыльями и метнулся в Ногайскую степь навстречу новой, еще более мрачной туче.
— Ему-то вольница! — сказал Чухонин, всматриваясь в свободный полет птицы. — Куда захотел, туда и летит…
— Полетел бы, а? — с усмешкой спросил Холод.
— А ты не улетел бы?
— Нет, мне не подошла пора.
— Миша Смирнов говорил вот так же, пока землей не засыпали.
Чухонин опустился на дно окопа, затих.
— О жинке все думаешь? Мыслишка, может, грызет: ах, как бы не приголубили там?
— Детворы тройка, что там жинка. Детишек жаль.
В последний раз ветер крутнул над окопом пыль и умчался. По стальным шлемам зазвенели капли дождя.
— «Максимку» прикрыть! — Холод широко замахал руками. — Давай, навались на замок!
Не успели Чухонин и Холод прикрыть пулемет, как хлынул дождь. Вокруг внезапно потемнело. Дождь размывал обычный грунт, в окоп хлынула мутная жижа. Обжитое место превратилось в раскисшую яму. К счастью, ливень продолжался недолго.
— Вот о питье тужили, — стряхивая с себя воду, сказал Чухонин.
— Брр… — содрогнулся Холод. — Давай пророемся в сторону, — предложил он. — Поищем сухое местечко.
— Нам не привыкать. Лопаты у нас есть, давай!
Час спустя. Поеживаясь от пронзительного ветра, они пересели в новый окоп. Неожиданно из мокрого хлопчатника раздался простуженный голос Серова:
— Братишечки, мое вам с кисточкой.
— А, черноморец! чего там ползаешь, подрубят немцы тебя, спускайся, — пригласил Холод.
— Никак согреться не могу. Думаю, дай-ка я к вам подрулю. Затянулся бы разок, второй… у меня все поразмокло, а курить-то хочу!
Холод достал кисет и спички, протянул Серову. Тот дрожащими руками взял табак, проговорил удивленно:
— Каким сокровищем обладать изволите. Сухой!
Несмотря на огромный рост краснофлотца, Холод относился к Серову, словно к подростку, который выдавал себя за взрослого, разглядывая пехотинцев свысока, с любопытством и с каким-то снисхождением к ним. Поэтому Холод как бы в отместку не пропустил случая заметить внушительно:
— Я советовал взять каску. И от пули защита, и хранить табачок сподручно.
Матрос прикурил, жадно затянулся и закашлялся.
— Самосадик?
— Созерцаю, у вас, граждане, действительно первоклассный кубрик. Давайте вместе на вахту? Спина к спине. Подсушиться бы, чтоб зубы перестали чечетку отбивать.
— Мы же говорили — залазь.
Над передним краем в небо снова взлетели вражеские ракеты. Окоп налился белым неласковым светом. Холод, как показалось Серову, вздрогнул всем телом. Точно спохватившись, торопливо стал приспосабливать станковый пулемет.