Рассвет пламенеет
Шрифт:
— Нет, нас приветствуют…
— Так или так, но враг напоминает о себе, — сказал новый хозяин.
Поднимая жестянку с вином, Рождественский улыбнулся новым друзьям:
— Значит, за Армению!
— Протестую, генацвале, — сказал третий из офицеров. — Почему только за Армению? Шестнадцать республик. Давайте за все! Я грузин! Я трепещу от волнующей радости, как это у нас славно сделано, мои дорогие друзья! Вот мы, люди разных национальностей, не только дышим одним и тем же воздухом, но и сердцами горим за общий пламенеющий рассвет.
— Давайте же выпьем за этот пламенеющий рассвет над всей нашей Советской Родиной, — сказал Симонов и тоже поднял свою кружку. — За Родину!
VI
Мельников успел прислать Рождественскому лошадь из обоза.
Вымчав к каналу «Неволька», на наезженную и вытоптанную широкую низменность, Рождественский пустил лошадь рысью. Сзади, рассыпая дробное выстукивание лошадиных подков, галопировал на второй лошади коновод.
Трудно было что-нибудь разглядеть по сторонам — все затянуто тьмой, как бы покрытой черной завесой. Серела лишь полоса наезженной дороги, да поблескивала вода в «Невольке». Дальше внезапно начиналось казавшееся более светлым, чем земля, таинственное в красоте своей, беззвездное низкое небо. Рождественскому все время чудилось, будто он мчится по какой-то впадине с пологими боками, из которой ему никак не удается выбраться. Вскоре он сдержал коня и поехал шагом. Это было кстати, так как едва они пересекли «Невольку», им стали попадаться заброшенные окопы и продольные траншеи у дороги, — немудрено было и ноги поломать коню.
Так они ехали шагом до самой станции Наурской. На станции Рождественский прежде всего разыскал Киреева и как бы мимоходом спросил: отозваны ли разведчики из Ищерской? Получив положительный ответ, он начал разыскивать свой батальон, — ночью все это нелегко было сделать — войск скопилось много. Ему посчастливилось — между полуразрушенных каменных корпусов МТС расположилась какая-то хозчасть, — уже дымили кухни, из открытых топок светом озаряло сидевших кружком солдат. Подойдя к ним ближе, он узнал своих. Заметив комиссара, солдаты хотели встать.
— Сидите, сидите, товарищи! — сказал Рождественский и сам опустился на корточки. — У кого есть табачок покрепче?
К нему наперебой потянулись руки, — каждый предлагал свой кисет. «Попробуйте моего, товарищ комиссар». «Брось, у тебя табак постоянно мокрый. Моего…»
— А если моего? — достав кисет, предложил Рождественский.
— Разве из любопытства, — раньше всех откликнулся Агеев, подумав про себя: «Чего бы это отказываться? Для своего еще будет время». — Для пробы, товарищ комиссар…
Кто свернул из своего, кто из комиссарского кисета, — затянулись табачным дымом. У Агеева цигарка даже загорелась, осветив до того обросшее волосами лицо, что не видно было рта.
— Товарищ Агеев, мне кажется, что вам время бы побриться. Или бритвы нет? — Рождественский поискал глазами — кто предложит? — Серов, возьмитесь-ка за обработку товарища.
— Бритву найдем, товарищ комиссар, — охотно согласился Серов. — Надраю дедка до блеска. А вместо одеколона освежу глицерином, чтоб лицо его не поддавалось морозам.
— Мы уже пробовали — больно борода у него жесткая, бритва не берет, — посмеиваясь, заметил Чухонин.
— Где бритва не возьмет, по волосинке повыдергиваю. Так обработаю, что вид у него будет точно у китайского мандарина. — И, подтолкнув Агеева в бок, краснофлотец предупредил шутливо: — Слыхал, батя?.. Так что моему действие не чинить препятствий — выполняю боевой приказ!
Агеев покосился на Серова, думая про себя: «Такая чертяка все может вытворить». Затем он исподлобья взглянул на Рождественского и угрюмо заговорил, с трудом выдавливая из себя тяжелые слова:
— Оброс, это правда. Руки не доходили, о себе не думал.
— Ну и напрасно не думали, — возразил Рождественский, неодобрительно покачав головой.
— Агеев, товарищ комиссар, персона важная, — вставил Чехонин. — Любит «потолковать с умным человеком»! в нашем же присутствии больше помалкивает, а как останется один на один с собой, так и заводит спор — сам задает вопросы, сам отвечает. Ну прямо — колдун!
— О чем же, любопытно? — пряча улыбку, спросил Рождественский.
— А вот о чем, — не смутился Агеев, — когда это мы погоним супостатов, чтобы бить и калечить их подряд?
— Желание хорошее! И вы не одиноки в таком желании, но пока что придется подождать, — веско сказал Рождественский. — Накопим сил, — погоним, да еще как погоним! Так что наберитесь терпения, — ведь мы все еще не наступаем, а обороняемся, товарищ…
В неровном свете от топок Рождественский видел и чувствовал, как впились в него любопытные глаза этого здоровенного, заросшего волосами пожилого русского солдата. Он словно торопил Рождественского рассказать побольше о том, когда же, в самом деле, наступит такое время, когда советские войска погонят гитлеровцев? Но как только Рождественский стал говорить о продолжении обороны, глаза у солдата тотчас словно отдалились от него и потухли, сделались грустными. Видно было, что ему не по душе перспектива оборонной войны. Он помолчал некоторое время, как бы прислушиваясь к каким-то своим невеселым думам, затем заговорил снова:
— В Ростове у меня женка и двое мальцов остались. И знаю, что живут, — если живут, — плохо! Когда же закончим мы эту проклятую оборону?
— Опять за рыбу деньги! — хмыкнул Чухонин. — От батя!..
А Серов, точно проникшись на мгновение душевной болью Агеева, вдруг сказал ласково, но по-прежнему шутливо:
— Ладно, батя, не ной! Побрею я тебя с одеколоном.
Майор Симонов прибыл на станцию к тому времени, когда к погрузочной площадке подогнали железнодорожный состав. По деревянному помосту он въехал прямо на площадку. Его маленькая гнедая лошаденка фыркала, испуганно прядала ушами и все норовила шарахнуться в сторону или податься задом.
— Ну и упрямый же конь! — жаловался Симонов идущему рядом Рождественскому. — Дорогой чуть-чуть из седла не выбросил. И тут — видишь, боится, черт!
— Меня занимает вопрос, командир, успеем ли погрузиться, ну, за час, примерно?
Симонов с досадой посмотрел на выгружающихся из эшелона.
— Куда там! И надо же было загруженный состав подать!
— Придется ожидать.
Симонов перекинул ногу через круп лошади, тяжело сполз с седла на камень площадки.