Рассвет пламенеет
Шрифт:
— Так что прикажете мерина откомандировать в обоз? — подбегая, спросил Пересыпкин.
— Мотайся ты сам с этим мерином, — проворчал Симонов. — Какого дьявола выбрал…
— Это ж огонь! — удивился связной.
— Уведи ты его, чтоб он провалился. — Он усмехнулся Рождественскому. — Ты понимаешь, кошка, а не лошадь! А сколько прыти! Несется, как вихрь. Он мне все внутренности растрепал.
Подошел лейтенант Игнатьев.
— Разрешите обратиться, товарищ гвардии майор? У меня убит наводчик первой пушки. Заменить некем. Как быть?
— Почему же вовремя не позаботились подготовить подмену?
Игнатьев помолчал, неловко пожимая плечами.
— Все это очень грустно, лейтенант, но такого человека у меня нет.
— Такой человек у нас есть, — заметил Рождественский. — И очень подходящий артиллерист.
— Кто? — удивился Симонов.
— Краснофлотец Серов, он артиллерист.
— Пожалуй. Возьмите из первой роты бывшего краснофлотца Серова.
Во мгле рассвета Рождественский заметил любопытного военного. Человек среднего роста, в серой измятой шинели, полукругом обходил площадку, неуклюже вышагивая в больших кирзовых сапогах. Рука его крепко вцепилась в санитарную сумку с красным крестом. Шапка-ушанка скрывала глаза незнакомца, но Рождественский почувствовал его пристальный взор. Приглядевшись, он понял, что это женщина, и отвернулся, смущенный. Кованые каблуки постукивали по каменному подъезду к погрузочной площадке у него за спиной, и его смешила любопытство неизвестной. Он уже двинулся вперед, чтобы уйти, но вдруг позади раздался радостный крик:
— Сашенька!
Он не успел обернуться: теплые сильные руки узлом охватили его шею.
Ощутив прикосновение увлажненного слезами лица, он узнал жену.
— Милый, схоронила же я тебя! О, казак мой родной!
— Да ты ли, Мария? — все еще не веря, прошептал комиссар, обнимая и целуя жену. — Голубка моя… Ну, дай же мне, дай на тебя поглядеть, Марийка…
— Боже мой, боже мой, Саша…
Она не могла оторвать свое пылающее лицо от горячей щеки мужа, позабыв обо всем, что окружало их, прильнув к нему, повисая у него на шее. Он заглянул ей в глаза, мерцающие теплотой и страданием.
— Как истосковался по тебе, родная…
Она молчала. Голова ее склонилась ему на плечо.
Рождественский с тревогой подумал: «Мария не решается сказать о чем-то тяжелом…»
Узнав комиссара, солдаты и офицеры, грустно покачивая головами, поспешно проходили дальше. Симонов стоял шагах в тридцати. Он старался казаться спокойным, но глаза его затуманились, лицо искривилось.
— Что с детьми, Мария? — настороженно спросил Рождественский.
Она зарыдала. «Все ясно», — подумал Симонов, чувствуя, как слезы жгут его глаза.
— Значит, — слегка побледнев, произнес Рождественский, — наши детки…
Нее не хватило сил прямо ответить мужу.
Словно очнувшись, она заговорила глухо:
— Анюта от простуды в дороге умерла. Я же с ними пешком все время!.. Яшу танки раздавили, было темно… Танки прошли и я не нашла его. Осталась только маленькая моя Леночка. Детскому дому отдала ее на попечение. И маму твою пристроила. Ох, казаки, казаки!.. Как мы страдаем… Порешила вот ввязываться надо и мне. Чего же выглядывать из-за угла на страшную жизнь. Какая-нибудь польза от меня будет. Определилась санитарной сестрой. Поспешаю рядом со всеми. — Она задохнулась, перевела дыхание. — Намереваюсь забежать в Алпатово. Анюта у меня там на станции осталась.
— В Алпатове?
— Да, Саша, в Алпатове похоронена. В ту пору, родной мой, я была словно потерянная, себя не помню. Ни капельки слез не нашлось, чтобы оплакать дочурку нашу. Даже могилки ее не знаю.
— Разве Анюту не сама ты похоронила?
— Не могла я. Мы все бежали… Боже мой, это был страшный сон. И у меня не было сил, чтобы самой, Саша…
— Мужайся, моя родная, — сказал он, когда жена несколько успокоилась. Он взял ее руки, погладил огрубевшие пальцы.
Мария покачала головой.
— Нет, Сашенька, смягчить эту боль нечем. Потерять двоих выхоженных, выращенных деток!.. Да мыслимое ли это дело, чтобы чем-то утешиться?
— Но Яша жив, Мария! Сейчас он в Ищерской, у рыжего Федора. Тот будто усыновил его…
На краю площадки Симонов увидел полкового комиссара Киреева. Симонов поспешил ему навстречу, вскидывая руку к ушанке, но Киреев тихо предупредил:
— Не надо…
Он снял пенсне, протирая стеклышки, кивком указал на Марию:
— Уж не жена ли Рождественского?
— Так точно…
— Радуетесь, а в сторонке стоите?
— Сразу же неудобно как-то…
— А я не посчитаюсь… Почему же для своих — и неудобно? — Он сделал два шага вперед, но неожиданно остановился. — Симонов, давайте команду к погрузке!
— Есть — подавать команду к погрузке! — Симонов подошел поближе. — Разрешите спросить: какой маршрут?
— Орджоникидзе.
— Орджоникидзе, — повторил Симонов в раздумье. — Значит, против огня да бурь!
Обрадованная, вся просветленная при мысли о близкой встрече с сыном, Мария говорила:
— Может быть, все обойдется. Разве так только у нас? Нужно пережить тяжелую эту годину, Саша.
— Где ты Леночку оставила? — спросил Рождественский.
— В Кизляре. И мама там… Боюсь, что увезли их на Астрахань, не найти потом.
Киреев подошел сзади, поздоровался.
Рождественский отступил на шаг.
— Разрешите представить, товарищ гвардии полковой комиссар: моя жена…