Рассвет пламенеет
Шрифт:
Ощутимо вздрогнула почва, затем прохлестал переливчатый треск взрывов, бесконечно повторяющихся по фронту.
После второго захода гул стало относить к Тереку. И вот только дым, медленно струившийся над степью, напоминал о том, что произошло минуту назад.
Петелин порывался что-то сказать, но видел, что все сосредоточенно чего-то ждали.
— Молчание! — криво усмехнулся он. — Молчание и молчание, — повторил он, привычно и поспешно застегивая ворот потной гимнастерки.
— А что же, ура кричать, что ли? — отозвался Бугаев.
— А почему бы и не кричать?
— На это будет приказ. А пока — жди!
— О, конечно! — не унимался Петелин. — Ждите, терпение!
«Все тот же, — подумал Рождественский. — А Симонов говорил, что наш Петелин изменился».
— Вам, наверное, кажется, что кто-то специально задался целью попридержать Петелина? — засмеялся Рождественский.
Петелин придвинулся ближе.
— Да не во мне же дело! Может быть, враг тут, в траншеях, надолго осел. А мы вот и будем топтаться в обороне. Вы сами говорили, что создается новое, Орджоникидзенское главное направление. Зачем же мы будем давать Клейсту передышку? Он всю основную силу двинет через Осетию, через верхний Терек на Грозный! А тут бы — бросок-два, — и душа с них вон! Как раз после бомбежки. И разворотили бы эту их оборону.
— Главное сейчас не в прорыве вражеской обороны, — возразил Рождественский.
Достав кисет, Петелин закурил.
— В чем же главное?
— После прорыва мы должны обеспечить развитие дальнейшего наступления, вот в чем!
— Обеспечим, если захотим.
— Ну знаете, Петелин, много вы на себя берете…
Петелин раза два-три затянулся дымом, поискав глазами, куда бы бросить окурок, с сердцем ткнул его в землю, спросил:
— Зачем утром наши «катюши» били? Самолеты зачем бомбили немцев? Или не дороги боеприпасы?
— Дешевле, чем люди, — ответил Рождественский. Он помолчал некоторое время, глядя на Петелина. — Наша главная задача — скапливать силы для больших, для чувствительных ударов, Петелин.
Некоторое время спустя Рождественский был уже на командном пункте батальона. Все небо было залито чистой синевой. Стояла безветренная теплая погода — даже комары звенели по-летнему. Сидя, опустив ноги в окоп, он читал газету.
— Товарищ капитан, — послышался голос Мельникова, — сюда идет Киреев!
Рождественский встал, одернул гимнастерку и двинулся навстречу Кирееву.
Выслушав раппорт, полковой комиссар поздоровался, взял его повыше локтя и увлек в сторону от батальонного штаба.
— Только что я разговаривал с Кудрявцевой, — сказал он обычным голосом. — Ваш сын здоров. О матери он ничего не знает. Потеряли они друг друга во время танкового налета недалеко от разъезда Солнушкин. Есть основание верить, что ваша жена из окружения успела выйти.
Киреев умолчал о том, что Кудрявцева похоронила дочь капитана Анюту.
— В таком случае, товарищ полковой комиссар, мне остается прибегнуть к вашей помощи. Если бы вы запросили соответствующие инстанции…
— Такой запрос сделан… терпение. Ждите.
Рождественский взглянул на Киреева. Ему хотелось пожать руку полковому комиссару, но он сдержался.
— Через час у нас партбюро, товарищ полковой комиссар.
— Какие вопросы ставите?
— Основной — воспитательная работа.
— Прежде всего, — заметил Киреев, — вытравливайте дух местничества у пополнения.
— Как раз и мне это бросилось в глаза, — согласился Рождественский, — некоторые чувствуют себя так, точно пришли на субботник.
— Отшабашить и по домам?
— Что-то в этом роде… Правда, среди добровольцев очень значительна партийная прослойка. Замечаю, очень серьезный народ.
— Вот-вот! Энергично подхватил Киреев. — Вы коммунистов соберите. Надо объяснить, что эти бои идут не только за Грозный. А коммунисты должны объяснить всем остальным. Шабашить мы вместе будем, где-то за пределами наших государственных границ, там, откуда исходит война. Еще какие вопросы?
— Прием в партию.
— Порядок измените — первым вопросом поставьте прием в партию. Людей вызываете?
— Всех, кого успели оформить.
— Ну, вот! Зачем их задерживать. А где расположен ваш санитарный пункт?
— За бугорком, — указал Рождественский, — вот в том направлении, почти рядом. Утром я был у Магуры. Она у нас очень внимательный и чуткий врач. Не имею претензий к санпункту. Добросовестно работают люди.
— Вы долго здесь не были, — заметил Киреев. — Только поэтому и делаете такой вывод.
— Я не понимаю, — удивился Рождественский.
— Ведет она себя слишком свободно.
— Странно! — сказал Рождественский. — ее уважают в батальоне… Но вы знакомы с ней лично, товарищ гвардии полковой комиссар?
— Нет, но сейчас познакомлюсь, — равнодушно сказал Киреев. — А насчет уважения… что-то уж слишком ее стали уважать некоторые солидные командиры. Безусловно, это их личное дело, но не по времени, не в пору вольница!
Рождественский вдруг смутился, как будто этот намек был адресован ему: