Рассвет Полночи. Херсонида
Шрифт:
458 В Л. Коровин Лишь в тощих шумных камышах Мне чудится в сей страшный час Органный некий тихий звук. (Таврида. С. 190; ср. в «Херсониде»: песнь VI, ст. 47-49) Звукоподражательно - немотивированными по смыслу перерывами речи - Бобров попытался изобразить даже смертный час шерифа: «Ах!
– как - редеет в сердце - бой? Я много - вам - хотел вещать.
– Се - смертный - мрак!
– о вечна ночь! Алла!
– при-ми мой - дух! и - о-о - »58. Сказал!
– и, отвратясь лицем, Простерся, - воздохнул - и умер. (Таврида. С. 255; ср. в «Херсониде»: песнь VII, ст. 834-838) «Таврида», поэма новаторская по форме и содержанию, была не сразу оценена современниками59. И.И. Мартынов еще в начале 1804 г. констатировал: «Не смотря (...) на все величество Гимна сего, воспетого Природе в стране, мало 58 А.А. Крылов привел этот фрагмент как пример «ложной естественности»: «Весьма естественно и вероятно, что старец в минуту кончины не мог договорить последних слов, но очень странно смертные вздохи его перелагать в стихи. Это истина, но истина грубая и отвратительная. Она неприятным образом говорит нам о нашей слабости и ничтожестве...» {Крылов 1822. С. 460-461). 59 Первый известный отклик на «Тавриду» (и единственный до выхода «Рассвета полночи») принадлежит Радищеву. Написанная им в ссылке поэма «Бова» (1799) содержит целый ряд перекличек с «Тавридой» и другими стихотворениями Боброва (см.: Алексеев М.П. К истолкованию поэмы Радищева «Бова» // Радищев. Статьи и материалы. Л., 1950. С. 171-173, 185-194), причем во вступлении к поэме Радищев прямо назвал «Тавриду» среди вдохновлявших его сочинений: «Без складов она, без рифмы / Вслед пойдет певцу "Тавриды", / Но с ним может ли сравниться... / (...) / Возьму
Поэзия С.С. Боброва 459 еще понимающей язык богов, долго он не обращал на себя внимания в столице. Может быть и ныне многие из первоклассных наших читателей исключают сие творение из списка покупаемых ими книг и не удостоивают прочтения» {Мартынов 1804. С. 32-33). Известность поэме принесло второе ее издание под именем «Херсониды», вышедшее почти через семь лет после первого и значительно переработанное (о важнейших отличиях двух редакций см. в следующей статье). 4 В Петербург Бобров вернулся осенью 1799 г. 12 ноября 1799 г. он определился на прежнее свое место в Герольдию (с производством в чин коллежского асессора). В 1800 г. перешел в Адмиралтейств-коллегию60 на должность переводчика и вскоре женился61, а 16 апреля 1804 г. поступил также в Комиссию по составлению законов (с 1806 г. надворный советник). Здесь и в Адмиралтейском департаменте при морском министерстве он прослужит до самой смерти. До начала 1804 г., когда вышла первая часть «Рассвета полночи», он почти не печатается, хотя за годы, проведенные на юге, у него скопилось множество неизданных стихотворений и он продолжает интенсивно работать (видимо, мысль об издании собрания сочинений возникла у него почти сразу по возвращении в столицу, и потому он не спешил с отдачей своих стихотворений в журналы62). Самое значи- 60 В 1805 г. Адмиралтейств-коллегия была преобразована в Адмиралтейский департамент при морском министерстве. 61 История взаимоотношений поэта с его будущей супругой Александрой изложена в автобиографическом цикле стихов о любви Миртида и Плениры (№ 241-257). 62 Одно стихотворение, написанное еще на юге («К натуре. При ключе г. Г(ерин)га»; в РП разбито на три стихотворения: № 69-71), все же было опубликовано в «Новостях русской литературы» (1802. Ч. 1.С. 69-80), выходивших при Московском университете, причем издатель ПА. Сохацкий сопроводил публикацию восхищенными комментариями.
460 В Л. Коровин тельное из созданного в этот период - цикл стихов на начало нового века (№ 1-2, 98-99)63 и стихи, посвященные цареубийству в ночь с И на 12 марта 1801 г. (№ 12, 18, 21)64 и восшествию на престол и торжествам коронации Александра I (№ 21-25, 30-32). Некоторые из этих стихотворений (по меньшей мере № 1, 18 и 29) имели хождение в списках еще до своей публикации в 1804 г. В 1803-1804 гг. Бобров был занят подготовкой четырехтомного «Рассвета полночи», практически полного на тот момент собрания своих стихотворений. С его стороны это было дерзостным предприятием, поскольку из здравствовавших тогда литераторов подобными многотомными собраниями обладали лишь маститые старцы М.М. Херасков («Творения». Ч. 1-12. М., 1796-1802) и Н.П. Николев («Творения». Ч. 1-5. М, 1795-1798), а издание стихотворений Г.Р. Державина остановилось в 1798 г. на первой части65. Почти одновременно с Бобровым стали издавать собрания сочинений признанные литературные лидеры своего времени Н.М. Карамзин («Сочинения». Т. 1-8. М., 1802-1804) и И.И. Дмитриев («Сочинения и переводы». Ч. 1-3. М., 1803-1805) и претендовавший на такую роль П.И. Голени- щев-Кутузов, влиятельный масон, куратор Московского университета и член Российской академии («Стихотворения». Ч. 1-4. М., 1803-1810). Бобров не обладал ни служебным положением, ни весом в обществе, ни сколько-нибудь широкой литературной известностью. В лучшем случае помнили два десятка его стихотворений пятнадцати и двадцатилетней давности. Большей части столичной публики он был совсем неизвестен. Годы, проведенные на юге, отдалили его и от литературных кругов. И вот - он являлся с четырехтомным собранием, включавшим более 250 стихотворений разных жанров и объем- 63 См.: Алътшуллер 1977. С. 119-124. 64 См.: Коровин 2004. С. 60-67. 65 Четыре тома «Сочинений Державина» вышли только в 1808 г., пятый -в 1816 г.
Поэзия С.С. Боброва 461 ную поэму в восьми песнях. Это не могло не расцениваться как заявка на первостепенную литературную значимость, а кем-то и как посягательство на иерархию действующих сочинителей. В первой известной эпиграмме на Боброва высмеивается именно желание писателя выдать «собранье полное стихов», заведомо не востребованное публикой: Рифмушкину Рифмушкин говорит: «Я славою не сыт: Собранье полное стихов моих представлю, По смерти я себя превозносить заставлю, Изданье полное - прямой венец труда! Нет нужды в справке, Остаться я хочу, остаться навсегда...» Приятель возразил: «У Глазунова в лавке»66. Забавно, что эта эпиграмма принадлежит перу графа Д.И. Хвостова, который будет славен плодовитостью и разорительной страстью «отдавать в печать» свои сочинения: только «полных» собраний он издаст три. В 1804 г. (эту дату Хвостов поставил под эпиграммой при ее первой публикации в 1821 г.) его собственная несчастная репутация только созидалась, он чутко воспринимал происходящее в литературных кругах и в данном случае выразил общее, а не только свое недоумение. И.И. Мартынов, автор рецензии на первую часть «Рассвета полночи» (это был первый печатный отклик на сочинения Боброва), также обратил внимание на невыигрыш- ность ситуации, в которой поэт выступал перед публикой: «...В кругу ценителей Художеств есть свои предрассудки. В кругу ценителей Словесности они так же находятся. Трудно дарованию собрать на свою сторону голоса, когда оно идет само собою, не опираясь на благосклонность предубеждения, 66 Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XX в. Л., 1975. С. 140. Адресат эпиграммы здесь не указан.
462 В Л. Коровин на блистательность занимаемого им места» {Мартынов 1804. С. 33). Мартынов видел в Боброве не начинающего автора, а едва ли не первого поэта современности, открывающего новые горизонты, но с самого начала должен был занять позицию защитника, апологета. К этому подталкивала и новизна поэзии Боброва. Мартынова как критика отличали взвешенность и осторожность суждений, ему не чужды были классические воззрения, прекрасно гармонировавшие с его преподавательской деятельностью в Педагогическом институте. При этом он чувствовал новаторскую сущность поэзии, которую собирался защищать, и был в затруднительном положении: стихи ему нравились, но похвалить их можно было, лишь поступившись обычными «правилами». Необходимо было разъяснить свое отношение к ним. Дело облегчалось тем, что Мартынов только что выпустил свой перевод трактата Псевдо- Лонгина «О возвышенном» (СПб., 1803) и хорошо усвоил его идеи (в примечаниях переводчика - в параллель к тому, что цитировал греческий автор, - он привел примеры из русской литературы). Непосредственно перед статьей о Боброве Мартынов поместил переводную заметку А.А. Писарева «О критике», завершающуюся таким образом: «Правила суть средства хорошо выполнять то, что критика предписывает дарованию, оставляя ему всю свободу делать еще лучше. Тот хорошо делает, кто, следуя правилам, делает лучше. Тот худо делает, кто, следуя правилам, делает хуже. Нет ничего обыкновеннее худых сочинений, писанных по правилам, - так как нет ничего труднее и необыкновеннее хороших сочинений, писанных не по правилам»67. Н.И. Мордовченко писал, что «эти общие положения (...) не остались в "Северном вестнике" только теоретическими декларациями, а явились в качестве руководства для критической практики»68. В пер- 67 СВ. 1804. Ч. 2. Апрель. С. 28-29. 68 Мордовченко Н.И. Русская критика первой четверти XIX века. М; Л., 1959. С. 68.
Поэзия С.С. Боброва 463 вую очередь это относится к рецензии на «Рассвет полночи» и, может быть, исключительно к ней. Вот что пишет Мартынов: «Лирическое стихотворство (...) воспаряет под облака, гремит, восторгает читателей, но в сих действиях повинуется законодателям. Смело можно сказать, что г. Бобров во многих своих произведениях им повинуется; а во многих - одной своей Природе и Гению. Он идет по следам, ежели есть они; прокладывает сам себе стезю, если еще оной не было, и последнее чаще в нем примечается, нежели первое» {Мартынов 1804. С. 33-34). Далее, поскольку «примеры лучше рассуждений», он приводит отрывки из стихов Боброва и дает волю своему восторгу. Восхищает его именно «отвага» поэта: «Встречал ли кто у наших Поэтов-самозванцев такую отважную черту? Я воображаю всю громаду вселенныя, взлетаю меж светил небесных в глубокую ночь и вижу этот бледный висящий
464 В Л. Коровин В 1805 г., после выхода «Херсониды», Мартынов опубликовал еще две статьи о Боброве. Первая принадлежит студенту Педагогического института И.Т. Александровскому, лучшему ученику Мартынова первого выпуска. Это «Разбор поэмы Таврида» {СВ. 1805. Ч. 5. Март. С. 301-311), написанный еще до появления второй редакции поэмы и прочитанный на публичном испытании студентов 15 февраля 1805 г. Александровский тоже увидел в Боброве поэта, прокладывающего «особенную стезю»: «Прочитав Тавриду, нельзя, кажется, не сказать, что автор сей книги отворяет новую дверь в российскую поэзию. Всякой предмет описывает он не подражательным, а свойственным себе образом. Сколь ни смелы, сколь ни отважны таковые предприятия в глазах обыкновенного человека; но то, что многим кажется невозможным, и всем трудным, бывает удобно и легко для гения. С великим духом, с пламенным воображением, с твердой решимостью пускается он в обширное море изобретения - и счастливо достигает желанного пристанища» (с. 301-302). Однако Александровский настроен более критично и больше учителя уделяет внимания тому, в чем видит погрешности. Так, его «останавливают слишком сложные слова, каковы суть: шахматно-пегий, баг- ровоцветный и подобные; слишком новые и непонятные термины, как-то: смерчи, плежущий, понурый и другие; а иногда и противусильные ударения...» (с. 302). В стихах, обращенных к Создателю - «Но что реку? Лишь Ты восхощешь, / Шатнется мир на ломкой оси» - эпитет «ломкий» кажется ему «умаляющим всемогущество Божие» (с. 308). Осторожные замечания Александровского не остались без возражений, и в журнале Мартынова появилась вторая статья, принадлежащая Л.Н. Неваховичу, - «Мнение о разборе 2-й песни Тавриды» {СВ. 1805. Ч. 8. Август. С. 144-159). Полемические цели автора здесь заявлены сразу: «Защищать Тавриду не нужно. Но открывать красоты там, где, может быть, иные по скорости заключают об них иначе - есть долг приятнейший всякого любителя Словесности» (с. 145). В частности, его занимает осужденный Александровским
Поэзия С.С. Боброва 465 эпитет «ломкий». У Неваховича уместность его не вызывает сомнений, и доказательству этого посвящена большая часть статьи. В заключение он счел нужным поговорить о тех же «правилах»: в поэме Боброва «есть слабости, но такового рода сочинения должны рассматриваться не слегка, а с особливым тщанием (...) Самые первые Поэты иногда предварительно не знают тех правил, которые другие извлекают из бессмертных их творений. Они писали по вдохновению природы, удостоившей их своей любви; другие находят в их произведениях правила, по которым природа открывает красоты свои. Таким образом чада выведывают у матери своей тайны, коими привлекают на себя ея благодеяния» (с. 158-159). По замечанию П.Н. Беркова, этой статьей «Не- вахович поставил в очень неловкое положение (...) Мартынова, так как безоговорочным печатанием этюда Александровского Мартынов как бы соглашался с его содержанием и, в частности, разделял мнение Александровского относительно отмеченных им недостатков Боброва»69. Поэтому издатель сопроводил статью примечанием: «Сие мнение послужит хорошим уроком молодому рецензенту Тавриды. (...) Издатель приносит благодарность за такое участие в его трудах» (с. 159). Обсуждение поэзии Боброва, инспирированное Мартыновым, имело определенный общественный резонанс и надолго запомнилось70. Поэт мог, казалось бы, торжествовать успех, тем более что это был не единственный одобритель- 69 Верков П.Н. К истории русско-польских культурных отношений конца XVIII и начала XIX века. I. И.Т. Александровский, профессор российского языка и словесности в Кременецком лицее // Известия АН СССР. Серия 7. Отд. общественных наук. 1934. № 9. С. 712. 70 Так, А.А. Палицын писал в «Послании к Привете» (1807): «Я очень помню то, с какими похвалами / Таврида славилась недельными листами» {Поэты 1790-1810. С. 769). Запоздалый след этого обсуждения находится в стихах юного А.С. Пушкина из «пасхального» письма 1816 г. дяде Василию Львовичу: «Да не воскреснет от забвенья / Покойный господин Бобров, / Хвалы газетчиков достойный...».
466 В Л. Коровин ный отклик. В журналах Мартынова сотрудничали литераторы Вольного общества любителей словесности, наук и художеств (ВОЛСНХ), и в их кругу Бобров пользовался сочувствием, даже, по выражению исследователя, «почитался и пропагандировался»71. Многие из членов ВОЛСНХ были его сослуживцами по Комиссии составления законов (в разное время здесь служили А.Х. Востоков, В.В. Попугаев, Н.А. Радищев, А.П. Бенитцкий, Ф.И. Ленкевич и др.). Их объединяли определенные демократические убеждения и общность социального положения: большинство членов ВОЛСНХ, как и Бобров, были неблагородного происхождения, не имели состояния и должны были зарабатывать на жизнь интеллектуальным трудом. Первая критическая статья в «Журнале российской словесности», фактически являвшемся печатным органом общества, была посвящена «Херсониде» и выдержана в самых возвышенных интонациях: «Херсонида есть творение Гения. Словесность наша может ею гордиться так же, как сочинениями Ломоносова и Державина. Везде чистый и непринужденный слог, везде виден Гений и смелая кисть живописца - везде видно, что поэт писал с Природы и был вдохновлен ею. (...) Счастлива страна, которая имеет таких поэтов!»72. О поэме с теплотой отозвался и Востоков в своем «Опыте о российском стихосложении»73. В 1807 г. Бобров оказался одним из главных вкладчиков в альманахе А.П. Бе- нитцкого и А.Е. Измайлова «Талия», в 1809 г. сотрудничал в их же «Цветнике». 19 октября 1807 г. Бобров стал и формальным членом ВОЛСНХ, причем принят был заочно и 71 Мордовченко Н.И. Указ. соч. С. 116. 72 (Брусилов Н.П) «Херсонида... соч. г. Боброва» // Журнал российской словесности. 1805. Ч. 1. № 2. С. 113-120. 73 Востоков одобрял опыты Боброва с белым стихом, замечая, что он один «осмелился в дидактических поэмах по английским образцам свергнуть с себя узы александрийского стиха - и имел в том успех» {Востоков А.Х. Опыт о русском стихосложении. 2-е изд. СПб., 1817. С. 30).
Поэзия С.С. Боброва 467 единодушно74. «Своим», однако, в этом кругу он не был. Тем важнее были исходившие из него сочувственные отклики. Наконец, едва ли не самым важным для Боброва стало высочайшее одобрение его трудов. «Херсонида», посвященная Александру I, была поднесена императору, и автор 21 марта 1805 г. был пожалован перстнем стоимостью 700 рублей75. Поднесена поэма была, вероятно, при посредничестве М.Н. Муравьева, замечательного поэта и тонкого ценителя поэзии, чьи суждения пользовались общим уважением. Его внимание само по себе много значило для Боброва. Вскоре он адресовал Муравьеву стихотворение «Весенняя песнь» (№ 277) и посвятил полемическое сочинение «Происшествие в царстве теней» (1805). Однако, несмотря на многочисленные по тем временам печатные похвалы автору «Рассвета полночи», решающими для формирования его литературной репутации оказались иные обстоятельства. 5 По выходе «Рассвета полночи» Бобров выдвинулся в число первых поэтов своего времени и сразу же оказался втянут в споры о языке, являвшиеся главным пунктом литературной борьбы 1800-1810-х годов. Начало им было поло- 74 Сохранились записка Боброва к тогдашнему председателю общества Д.И. Языкову от 19.10.1807 и запись в протоколе заседания того же дня (см.: Алътшуллер 1964. С. 239). По смерти Боброва на одном из заседаний ВОЛСНХ было прочитано его стихотворение, о чем тоже есть запись: «Прочитано: С.С. Бобров. Вопль музы по кончине нашего Марона Михаила Матвеевича Хераскова.
– Найдено в бумагах покойного автора и прочитано А.А. Писаревым» (Отдел рукописей Научной библиотеки СПбГУ. Д. 204. Л. 18-18об. № 13. Протокол заседания от 28.5.1810). Текст стихотворения неизвестен. Подробней об отношениях Боброва с ВОЛСНХ см.: Коровин 2004. С. 79-86, 120-122. 75 РГИА. Ф. 468. Оп. 1. Ч. 2. Ед. хр. 3922. Л. 212.