Рай в шалаше
Шрифт:
Но у Денисова, по-видимому, все-таки был свой секрет, иначе его поведение не понять. Возможно, он втайне от себя считал, что у него особенная жена, — только этим можно объяснить множество не сходящихся друг с другом фактов. В таком случае почему в это утро он вел себя так странно? Обиделся? Как же он успел тогда оправиться так быстро?
Но когда нынешним утром он пришел проводить Таню до дверей и по многолетней привычке потянулся поцеловать, ворчливо поучить, запретить нести тяжелые сумки, узнать, когда она вернется, и по глазам ее понял, что делать этого не следует, лицо его приняло выражение независимой силы. И тотчас замкнулось. Но ритуал прощания был доведен до
Тане показалось, что лицо у него грустное.
Вера Владимировна, деликатно не входившая в комнату, позвала Таню к телефону. К тому времени от плановой статьи остались рожки да ножки, Таня лихо с ней расправилась. Звонил Костя: телепатия в действии, к вопросу о каравеллизме. Терпеливо выслушав его новости, Таня предложила:
— Я сегодня к тебе приду, зарос небось грязью о уши. Нет-нет, мне удобно, Петя с бабкой идут вечером в цирк. Что делаю? Чай собираемся пить с Верой Владимировной. Сегодня у нас никого нет, Вера Владимировна тебе кланяется.
Верочка в самом деле энергично затрясла челкой, улыбнулась Тане жалостно...
В последние недели она развела вокруг Тани похоронное бюро: «Детка, вы плохо выглядите, ешьте яблоки, у вашей мамы садовый участок, пользуйтесь, в этом году такой урожай! Детка, всю осень вы ходите в одном и том же свитере, это на вас не похоже». А сейчас попросила вдруг:
— Танечка, сделайте одолжение, улыбнитесь, на вашу мрачность обращают внимание в институте.
— Ну и пусть, — ответила Таня.
— Как это ну и пусть! Зачем вам любопытные взгляды? Я не о нашей лаборатории говорю, вернее, не только о нашей, — поправилась она. — Нет-нет, я молчу, но согласитесь, ваши семейные обстоятельства не могут не вызывать кривотолков. К тому же профессор Цветков слишком заметная фигура,
Таня наконец очнулась и вслушалась в Верочкино щебетанье.
— А почему Цветков?
Вера Владимировна внимания не обратила на смешное Танино возражение.
— К тому же он одинок, детка. Это возбуждает к нему повышенный интерес.
— У нас все замужем.
— Боже, Таня, детка! — «Таня, детка» Вера Владимировна произносила обычно на одном дыхании, получалось нечто длинное и неубедительное: «таньдетка, танкетка, конфетка» — тягуче-сладкое на слух. — Как вы трогательно наивны! — Серые глаза в мохнатых ресницах театрально закатились под самую челку.
Вера Владимировна была необычайно для нее откровенна и настойчива, — видно, впрямь на Танином лице отражалось то, чему бы лучше не отражаться, и Верочку выпадение Тани из общего благополучного фона начинало беспокоить.
— Таня, детка, меня даже шеф вызывал: «что с Татьяной Николаевной?» — так прямо и спросил. Как нам всем повезло! Такой чуткий, милый человек! — Верочка прикрыла глаза и слегка покачала головой, очевидно готовя Таню к долгому нравоучительному и, скорее всего, тщательно подготовленному разговору, в процессе которого не ворвется с очередной бронзовой собачкой или полуметровой чернильницей, найденными на помойке, Коровушкин, не заморозит их серьезным своим видом Виктор и Ираида сладко не закудахчет, рассказывая о внучке, — никто сегодня не помешает, до конца дня суждено Тане пребывать в Верочкиной власти.
...Между тем все уже было готово к чаю: картошка в мундирах (Верочка сварила ее на плитке) остывала, выложенная на салфетку, докторская колбаса начинала подсыхать, и чайник электрический булькал изо всех сил. Очнувшись от экстатической паузы, должной
— Поверьте мне, нельзя распускаться, в жизни случаются более тяжелые ситуации.
Только всего и сделала Таня, что обещала Цветкову прийти. Что можно извлечь из минутного разговора? Вера Владимировна же глядела на Таню так, точно между ними был не обычный канцелярский стол с биркой на ножке, с подтеками от бесчисленных чаепитий, старый стол, который при очередной смене мебели лаборатория отказалась выдать жаждавшему списать его завхозу. А может, между ними как раз и был этот стол — нескладный, еще довоенный, неуклюже надежный, неудобно-прямолинейный?
— Оба они порядочные люди, оба вас по-своему любят, но не платите так щедро, деточка, надорветесь, — сказала Вера Владимировна. И дальше назидательно: — Помните, прежде всего вы — ученая! Это у простой женщины привязанности составляют все в жизни. Возьмите себя в руки!..
— Вера Владимировна, извините меня, но... разговор этот не ко времени, — попыталась перебить ее Таня.
— Не нужно так со мной, Танечка, — беспомощно заморгала короткими ресницами Вера Владимировна. — Знаете, вчера я возвращалась домой, и какой-то парень в электричке мне сказал: «Мамаша, не горюй, налить тебе из пузыря?» Понимаете, имелась в виду бутылка. Пожилая дама в шляпке вечером... одна... в пустом вагоне... И впрямь забавно, не правда ли? — Вера Владимировна взяла остывшую картофелину — желтизна с заметно проступающей синевой. Руки ее по цвету сливались с картофельной кожурой, повертела картофелину, словно пыталась обогреться, и снова заговорила, — очевидно, это было проще, чем молча зябнуть изнутри. — Домой я возвращаюсь часам к девяти, потом работаю до часу, потом немного читаю. Бьет два-три, я лежу и думаю: зачем? Помните, у Чехова «Три сестры» кончаются фразой: «Если бы знать!» — Верочка взглянула на Таню. — Ну, в самом конце, помните? Одинокая Ольга говорит, что пройдет немного времени и людям, быть может, удастся узнать, зачем мы живем и страдаем. Впрочем, не такая она одинокая, у нее были сестры и нянька... — Верочка осторожно положила остывшую картофелину на место. — Часы бьют, та самая зеленая кукушка, которую вы мне подарили, а я считаю удары и твердо знаю, что на вопрос чеховской Ольги не ответил ни один человек на свете. И не ответит никогда. И еще я знаю, что жить мне, в сущности, не для кого, а значит, не для чего.
— Вера Владимировна... — забеспокоилась Таня.
— Не перебивайте меня! Вы знаете, какие самые страшные минуты в сутках? Ну, отвечайте! — Она сделала паузу. — Не знаете! И слава богу. Вы ни дня не были одна. Раз не были, значит, ничего не знаете о жизни. О себе, Танечка, тоже. Поверьте мне! Что человек может знать о себе, если не испытал одиночества! Есть пять минут, которые я не переношу: без пяти час ночи кончаются передачи, в час возобновляются. Эти пять минут... я их жду заранее, и все равно каждый раз страшно... — Верочка горько улыбнулась. — Вы не думайте, я радио не слушаю, но мне нужен человеческий голос...