Рай в шалаше
Шрифт:
— Вера Владимировна!
— Подождите, я доскажу. Часам к пяти я чувствую, как сгущается в комнате тоска, накрывает с головой, живая, как человек: вот-вот убьет...
...Первый раз за столько лет Вера Владимировна заговорила о себе. Что бы ни случалось — даже когда она ломала ногу, и когда перевозили ее в новый дом, и когда праздновали ее пятидесятилетие, — она всегда вела себя так, что перейти назначенную ею самою черту казалось невозможно: спросить, как она себя чувствует, как спала ночь, как добралась домой накануне, — никому это и в голову не приходило. (Может быть, это привилегия
Однажды Петька позвонил матери в лабораторию: им задали записать десять пословиц и поговорок. В ответ на Петькин вопрос посыпалась разная знакомая мура, а Вера Владимировна сказала: «Было времечко, целовали в темечко, а теперь в уста, и то ради Христа». Ее присловье тяжело повисло в воздухе, и тогда Фалалеева, выхватившая у Тани трубку, продиктовала Петьке вечную истину насчет ста рублей и ста друзей.
...— Депрессия длится неделю, другую, третью. Забавно, я обхожусь без всяких препаратов, элениум, седуксен, их я не признаю, потом однажды наступает утро, и я говорю: «Хватит, либо надо жить как человек, либо не жить вовсе».
...Всегда повязанная напряженной готовностью к действию, теми быстрыми, мелкими, точными движениями, которые столь отличают людей, имеющих орудиями производства бумагу, скрепки, дыроколы, предметы трудные, требующие максимальной собранности и отработанного автоматизма, всегда ощущавшая себя сиюминутно незаменимой, Верочка сидела сгорбившись, и слова выговаривались ею медленно, без пулеметной готовности к процессу словоподчинения, словоделания, слововыполнения.
— Может быть, они вас не стоят, но не останьтесь в итоге одна как палец, Таня. Не повторите моей ошибки.
— У меня есть сын!
— Опять не то! — огорчилась Верочка. — У вас есть ваша наука! Вы ученая! Вы талантливый человек! Вы сами не замечаете, как много сделали за эти годы, — проговорила Верочка убедительным голосом. — Вам есть куда спрятаться! Это так важно! Это мало кому дано, вам не приходило в голову?.. — Верочка помолчала. — Хотя... я жалею, что не завела себе ребенка. Боялась, сама теперь не знаю чего, стыдно, мать-одиночка... в условиях нашего института. Что ж, вы приходите, подрастаете, умнеете на моих глазах, на моих глазах постарел наш шеф, но наука, — проговорила она с воодушевлением, — Большая Наука, она остается, и остается наше служение ей... Во всяком случае, хочется в это верить.
...За окном начинало смеркаться, только фиалки выделялись яркой чернильностью, и азалия на Верочкином столе розовела цветами. Она прилежно цвела всю осень — подарок профессора Цветкова ко дню Верочкиного рождения (у них с Цветковым свои отношения, независимые от Тани; Вера Владимировна перепечатывала всю Костину продукцию, не переставая громко восхищаться четким, изысканным почерком).
— Вы будете мне сегодня диктовать? — казалось, Верочка начала успокаиваться, она поднялась, выключила наконец чайник. — Мы с вами совсем заболтались, подумать только, не правда ли, детка? — посетовала она.
Таня в ответ промолчала, повертела кольцо с изумрудом, подарок Кости, подарил при Денисове в день ее 35-летия: «Непременно носи не снимая, мама говорила, оно приносит счастье»; муж спросил потом: «Как мне прикажешь в таких
И вдруг Вера Владимировна виновато посмотрела на Таню, и лицо ее снова сморщилось.
— Вы мне не верите, да, Таня? Я все время внушаю вам что-то не то? Не верьте, не верьте мне, вы правы! — и она вдруг зарыдала беззвучно, затрясла головой, и челка упала ей на глаза.
Таня вскочила, обняла, погладила Верочку по вздрагивающим плечам:
— Я верю вам, слышите, Вера Владимировна? — Таня затрясла ее за плечи. — Перестаньте!
— Нет, нет, нет! — Верочка отстранялась от Тани. — Не верьте мне! — Верочка сжала руки в кулачки. — О боже! Зачем я это делаю? Зачем? Это грешно! — и она снова беззвучно зарыдала. — Зачем я вас обманываю? Я себя обманываю, хитрая старуха, жалкое существо, жалуюсь вам, а тем временем сама себя стараюсь обмануть.
— Выпейте воды, вот стакан, возьмите.
Вера Владимировна послушно взяла стакан, но пить не смогла, руки дрожали, вода расплескивалась ей на серенькое, тоже с серенькой отделкой платье, она оттолкнула стакан, и вода пролилась на ее стол, медленно подбираясь к бумагам, но Верочка не обратила на этот вопиющий факт никакого внимания.
— Нет-нет-нет, я вам правду скажу! Я не истеричка, не нужна мне вода, я все выдумываю, я выдумала себе жизнь, Таня. Вам кажется, я верю в «Ботсад»? Что он самое главное? Я очень стараюсь поверить, но у меня не всегда получается. Ночью я не верю. И вечером, когда возвращаюсь одна. В пустой дом. «Ботсад» и вы все, — ради бога, не обижайтесь на меня, — кажетесь мне призраками, которые съедают мою жизнь. И я боюсь, и все внушаю, внушаю себе, что вы все не призраки, и что наука важное дело, и я ей посильно служу. Я и вам пыталась это внушить — идею служения! Зачем? Все это ложь — жизнь без близких лишена смысла! — проговорила она, вздрагивая спиной. — Одна Фалалеева меня поняла, — в лице Веры Владимировны промелькнуло враждебное выражение, — это ее любимая фраза, узнаете? «Вы всё выдумываете!» Да, я все выдумываю, а ей какое дело? Хочет сделать мне больно!
— Ну что вы, Вера Владимировна, Наталья болтает просто так, она никогда не задумывается над тем, что говорит.
— Очень даже задумывается, вы ее не знаете! — воинственно отозвалась Верочка. — Ее не устраивает, что я не такая, как она.
— Она к вам очень хорошо относится, Вера Владимировна, — вступилась за Наталью Таня, — вы даже не подозреваете, как хорошо, — и, поймав Верочкин по-прежнему враждебный взгляд, добавила: — Правда, правда! — Не могла же Таня сказать, что, когда заходит речь о Верочке, Наталья только громко и тяжело вздыхает, — высший для нее знак симпатии и расположения.
— Не уговаривайте меня, Таня, — прервала ее Вера Владимировна строго, руки ее все еще мелко подрагивали, на напудренном лице подсыхали бороздки от пролитых слез, но строгость в голосе, слава богу, уже появилась. — Так вот, — произнесла она торжественно, — Фалалеева выдавала меня замуж, вам это известно? Нет? Сватала, представляете? Уже после того, как я сломала ногу, — на Верочкином лице появилось новое, чуть лукавое выражение, незнакомое Тане. — Вы удивлены?
Зная Наталью, смешно было удивляться, удивительно было другое — как ее хватило промолчать.