Рай в шалаше

Башкирова Галина Борисовна

— Дура, — соглашается Таня и замечает, что они вышли на край леса и по самому краю, по обыкновению ссутулившись, шагает Костя, он видит Денисова, пугается и начинает убегать, а догнать Костю нельзя, потому что по краю леса посажен горох, и горох цепляется за ноги, не пуская.

— Подеритесь! — просит Таня мужа, указывая на Костю.

— Но я же для тебя не человек, — отвечает он дурашливо, — ты меня не замечаешь, я же для тебя стеклянный! — и Денисов страшно хохочет.

— Подеритесь! — просит Таня со слезами. Сердце ее обрывается от страха, что Денисов откажется, Цветков исчезнет и все начнется сначала, а у Тани так болит рука, что начинать сначала она не может.

— И не сможете, деточка! — из-за кустов выглядывает Верочка, она ползет по-пластунски им навстречу, поза ее похожа на Петькиного игрушечного крокодила, в руках пишущая машинка, которая почему-то стучит и стучит, хотя Верочка не печатает, а предупреждающе грозит Тане, и на руке ее ясно различим серебряный перстень, «хоть бы птица запела», — мелькает у Тани надежда, но в этом лесу нет ни неба, ни птиц...

— Убежал твой Цветков! — торжествует Денисов.

— А может, это его привидение? — надеется Таня.

— Чудно! — смеется муж. — Нельзя же, в самом деле, драться с привидением. Цирк! И еще эта крокодилица ползает, — указывает Денисов на распростертую на черных листьях Верочку. — Хорошенькая подобралась компания! — и он громко, на весь лес, хохочет, и ноги его обвиты гороховыми побегами, которые ползут все выше. — Твое привидение ждет тебя в другом лесу.

— Правда-правда, деточка, — шепчет Верочка из-за куста, — в другом лесу. Только мой совет вам, не ходите в тот лес.

Тут Денисов хватает Таню за руки и валит на землю, а она вырывается, и ей снова больно и тяжело дышать. Глаза у Денисова черные, тоскливые и просят мира.

— Ты когда вернешься домой? Тебе известно, который час? — спрашивает он.

Таня снова тихо стонет.

...Просыпается она оттого, что над ней стоит Верочка и трясет ее за плечи.

— Таня, Танечка, вы знаете, который час? — спрашивает Верочка жалостливо. — Уже шесть, в это время вредно спать. У вас что-то болит? Вы стонали во сне! — И Верочка протягивает Тане рюмку с желтоватой жидкостью. — Не пугайтесь, деточка, это коктейль, это полезно, — бормочет Верочка, — валериана, пустырник, кордиамин, элеутерококк, вас это подбодрит.

У Тани тяжелая, больная голова, она выпивает из протянутой ей рюмки, далее следует стакан с водой, чтобы запить лекарство, и не успевает Таня перестать морщиться, как Вера Владимировна приносит стакан крепкого сладкого чаю.

Потом они обе неспешно одеваются, потом долго идут пешком по Ленинскому проспекту и не разговаривают, только крепко держатся друг за друга. Вера Владимировна изредка вздыхает, Таня иногда позевывает, «это у вас сердечное», — пугается Верочка и останавливается, и стоит минуту-другую, тревожно глядя на Таню... Уже давно стемнело, зажглись неоновые огни вывесок. На Ленинском проспекте час пик. Навстречу им бегут люди с портфелями и сумками, лица их меняются в зависимости от освещения — красные, зеленые, синие. Деревья на проспекте почти облетели, листьев на обочинах не видно. Прохладно, Таня с Верочкой прижимаются друг к другу, и кажется им, они согреваются.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

1

Расстаются Таня с Верой Владимировной в метро, внутри станции «Комсомольская», как раз в том месте, где с мозаики, сверху, с безмятежно-голубых небес, приветствуют пассажиров круглолицые люди с твердыми улыбками пятидесятых годов. Верочка секунду всматривается в Танино лицо, словно взвешивая, готова ли она, поправляет ей косынку, выбившуюся из-под воротника, шепчет: «Будьте умницей, деточка»; похоже, ей хочется сказать что-то еще, но она удерживается и, с трудом оторвавшись, отделив себя от Тани, она не оглядываясь семенит к эскалатору.

...Пока лифт медленно ползет на двенадцатый Костин этаж, можно о многом успеть подумать, например о том, что, если глядеть со стороны, они за эти годы стали с Цветковым почти родственниками: так приходила бы Таня к брату, если бы подарила ей судьба брата, обремененная семьей и работой любящая сестра, — постирать, приготовить обед, убрать, подперев щеку затекшей рукой, посидеть вместе, поохать о жизни, посетовать на свое... а потом возвращаться домой с полегчавшим сердцем — вроде и не одна на белом свете, есть родная кровь. Но не брат же он ей, не родная кровь!

...Таня позвонила, Костя открыл, засиял, потянулся снять с нее плащ, упрекнул, что долго не шла, и в глубине квартиры (если допустить, что в однокомнатной квартире возможна глубина) сразу что-то ухнуло, отозвалось в такт его словам, — должно быть, ветер.

— Давай чай пить, — предложил Костя, — чайник уже кипит, — небрежно добавил он, втайне гордясь своей домовитостью. — Мытье рук? Что за предрассудки! Садись в кресло!

Таня усаживалась в кресло, стараясь поудобнее устроить голову, голова все еще была тяжелой. Но пристроить голову, вообще пристроиться, приютиться, приладиться в Костином доме не так просто. Кресло, в которое Таня села, низкое, старое, коротенькое, отцовское еще, голове приходится прислоняться к стене, но мало того, что стена холодная, так как выходит на лестничную клетку, на обоях, как раз в том самом месте, расплываются пятна, натертые, должно быть, немалым числом посетивших этот дом макушек... Ну вот, приладилась наконец, теперь надо тянуться вверх, к столу, потому что к чаю накрыто на краю высокого письменного стола, освобожденного от бумаг. Там стоят: две банки консервов, масло в надтреснутом блюдце, батон и кусок неразрезанного сыра.

Костя достает бутылку любимого Таниного грузинского вина «Ахмета», открывает, но пить его Таня отказывается. Пьют они чай и разговаривают, то есть говорит, по обыкновению, Костя, а Таня слушает. Начинает он, как всегда, с новостей на кафедре, потом переходит к студентам. Старшекурсники вернулись из Пицунды с занятий летней школы, все в восторге, оказался живописный студенческий городок, тропинка ведет туда вдоль моря, в нескольких местах приходится огибать скалы чуть ли не вплавь.

— И я не поехал! — горюет Костя. — Почему ты меня не уговорила?

— Ты сказал, что не можешь оставить дела.

— И ты поверила? Какие дела! — Костя пренебрежительно машет рукой. — Мне показалось, ты будешь недовольна.

— Я? — удивляется Таня.

— А ты не замечала, что не любишь меня далеко отпускать?

Таня осторожно, чтобы не потревожить, качает головой:

— Тебе кажется.

— Ну-ну, — Костя хитро улыбается, — как видишь, я не противлюсь. Дискуссия там была, говорят, так себе, Филатова проводила, легко представить себе этот маразм.