Разбитое сердце Матильды Кшесинской
Шрифт:
Эти слова больно ударили по сердцу, но Маля приняла самый невозмутимый вид.
– Да, ваше высочество.
– Называйте меня просто Вольдемар, – снисходительно улыбнулся великий князь. – Я рад, что вы так спокойно относитесь к неизбежности разлуки с Ники. Всем встречам неизбежно суждены прощанья, но это не обязательно означает потери. Я хотел бы сказать, что вы ничего не потеряете после расставания с Ники. В нашей семье есть люди, которые с радостью протянут вам руку помощи или… – Он промолчал, улыбнулся, и Маля вдруг почувствовала, что он хотел сказать: «заключат в свои объятия».
Ее испуг с каждым мгновением проходил.
– Я все поняла, ваше высочество, – медленно проговорила она. – Примите мою искреннюю благодарность за сочувствие и готовность помочь. Клянусь, что облобызаю протянутые мне щедрые руки!
Маля вдруг подумала о двусмысленности сказанного. Но что можно ответить на предложение сделаться семейной постельной принадлежностью фамилии Романовых, а ведь именно это предложение сделал ей – и даже в не слишком завуалированной форме! – великий князь Владимир Александрович… «называйте меня просто Вольдемар»!
«А ведь где-то ждет своей очереди бедный неотступный Сережа, – подумала она со злой иронией. – Да, одиночество мне не грозит, скорее я буду метаться из стороны в сторону, выбирая одного из великих князей!»
Она насмехалась над ними и над собой, а между тем если бы она могла заглянуть в будущее, узнала бы, что так оно и случится.
Владимир Александрович славился умением быть лаконичным, вот и сейчас он скоро откланялся, сообщив, что заехал к Мале лишь по пути.
Проводив его, она стала перед зеркалом и долго гляделась в него, стараясь быть беспристрастной. На самом деле прекрасны у нее только глаза. Нос островат, губы тонковаты… все эти великие князья не обратили бы на Кшесинскую никакого внимания, если бы на ней не стояло своего рода клеймо: «Балерина Его Высочества». Вернее, так: «Балерина будущего императора». Грядущий сан Ники – высокий, сверкающий сан! – как бы сообщал и ей часть своего ослепительного блеска.
«Но Сережа любил бы меня, даже если бы Ники меня не выбрал, – подумала Маля, стараясь быть справедливой, и подобие нежности коснулось ее сердца. – А вообще-то, судя по всему, я не пропаду в жизни! Теперь я обречена на удачу – не с тем любовником, так с другим!»
Но это мало радовало сейчас, когда Ники искал руки Аликс. Никто не был ей нужен, кроме Ники, вот в чем дело!
Она была ужасно несчастна весь тот месяц, пока Ники не вернулся и не сообщил, что снова получил отказ. И, словно в довершение этого, а может быть, пытаясь укрепиться в своем решении, Аликс отправила ему безотрадное письмо, о чем Ники и записал в дневнике:
«Утром вскрыл пакет, лежавший со вчерашней ночи на столе, и из письма Аликс из Дармштадта узнал, что между нами все кончено – перемена религии для нее невозможна – и перед этим неумолимым препятствием рушится вся моя надежда, лучшие мечты и самые заветные желания на будущее. Еще недавно оно казалось мне светлым и заманчивым и даже вскоре достижимым – а теперь оно представляется безразличным!
Да, трудно иногда бывает покоряться воле Божией! Весь день ходил как в дурмане, ужасно трудно казаться спокойным и веселым, когда таким образом, сразу, разрешен вопрос относительно всей будущей жизни!
Погода за прогулкой соответствовала состоянию моей души: таяло и дул шторм».
Спустя день после возвращения он снова был у Мали. И все прежние печали, все горе, которое она перенесла, стали казаться сущей мелочью. Теперь она думала, что Ники даже рад тому, что помолвка не свершилась. Ощущать его страстное желание было таким счастьем, и она дала себе слово заняться все же поисками дома – но уже осенью.
Кончился зимний сезон, наступало лето, Маля собиралась с родителями в Красницы, а Ники – в Красное Село. Оба не отягощали себе душу грустью расставанья, ведь их ждали встречи в Красносельском театре. Сезон сулил быть особенно веселым, и действительно, это было очень счастливое для Мали лето.
Но ей было бы куда печальнее, если бы ей удалось прочесть письмо, которое Ники написал Аликс в ответ на ее непреклонный отказ.
Ники – Аликс, Гатчина.
«Дорогая моя Аликс,
Прости, пожалуйста, что я не так скоро ответил на твое письмо, но ты можешь себе представить, каким ударом оно было для меня.
Я был в такой тоске, что совершенно не мог писать тебе все эти дни. Теперь, когда мое волнение улеглось, я чувствую себя более спокойным и в состоянии разумно ответить тебе. Позволь мне, во-первых, поблагодарить тебя за искренность и откровенность, с которыми ты говорила со мной в этом письме! Нет ничего хуже на свете, чем недоразумения и отсутствие ясности.
Я с самого начала знал, какое препятствие стоит между нами, и глубоко переживал за тебя все эти годы, прекрасно понимая, какие трудности тебе надо преодолеть! Но все-таки ужасно тяжело, если долгие годы лелеешь мечту и думаешь, что вот-вот она осуществится, – и вдруг занавес падает, и перед тобой лишь пустое пространство, и ты одинок и совершенно сломлен!
Я не могу опровергать приведенные тобой доводы, милая Аликс, но выдвину другой, тоже верный: ты едва ли представляешь всю глубину нашей религии. Если бы знающий человек помог тебе понять ее и ты могла бы прочитать книги, из которых узнала бы о сходстве и различии между двумя религиями, может быть, тогда это не так волновало бы тебя, как теперь.
Твоя одинокая жизнь без чьей-либо помощи в таких вещах – еще одно печальное обстоятельство, которое, по-видимому, мешает нам соединиться! Слишком грустно сознавать, что именно религия стоит между нами!
Милая моя, неужели ты думаешь, что пять лет нашего знакомства прошли впустую и безрезультатно? Конечно, нет – по крайней мере, для меня. И как я могу изменить мои чувства после столь долгого ожидания и стремления – даже теперь, после такого печального твоего письма. Я полагаюсь на милосердие Божие: может быть, это его воля, чтобы мы оба, особенно ты – так долго страдали – может быть, проведя нас через все эти горести и испытания, он выведет мою милую на тот путь, о котором я ежедневно молюсь!