Разноцветная история
Шрифт:
– Но мы уже истратились.
– Истратились?
– удивился папа.
– Покажи отчёт.
Я взяла бумажку, на которой были записаны все наши покупки, и прочитала:
– Старинные канделябры. Ты сказал, что восемнадцатого века и поэтому очень ценные. Портфель, потому что у меня был самый плохой во всём классе. Потом ты одолжил деньги Петрову, хотя мама предупредила, что ему одалживать нельзя. Он теперь будет отдавать целый год.
Папа схватил листок с записями, скомкал его, бросил на пол и сказал:
– Ну, тогда… тогда мы сделаем ремонт са-мо-сто-ятельно!
– Самостоятельно!
– закричала я.
– Вот здорово! Ты ещё никогда так не придумывал.
– Значит, принимаемся за дело? Тащи бумагу и карандаш.
Папа сел за стол и от волнения опрокинул чернильницу. На рукаве пиджака образовалось пятно величиной с хорошую сливу.
– Так, так… - сказал папа.
– Ничего страшного, после ремонта всё равно костюм придётся отдать в чистку.
– Да, - ответила я.
– Хорошо, что мама не видит.
Папа взял карандаш и написал:
«1. Купить краски и кисти.
2. Сдвинуть всю мебель в центр комнаты и накрыть её газетами, чтобы не закапать красками».
Потом папа задумался, что бы ещё такое записать, но так ничего и не придумал.
Ему, видно, стало досадно, и он сказал с лёгкой обидой:
– Пока и этого достаточно.
В самый разгар работы, когда мы вытащили из книжных шкафов все книги (иначе шкафы с места не сдвинешь) и сложили их стопками посредине комнаты, зазвонил телефон.
Мы сразу догадались, что звонит мама, потому что звонок был сплошной, без перерывов, междугородный. Мы бросились к телефону напрямик и сбили две стопки с книгами. Папа споткнулся и растянулся во весь рост, а его любимый Даль довольно основательно шлёпнулся ему на спину. Стряхнув Даля, папа подполз к телефону и проговорил слабым голосом:
– Да, Леночка? Нет, ничего, всё в порядке. Грустный? Что ты! Как ты устроилась?
Хорошо? Сыты, обуты. Ноги? Нет, не промочил. Леночка, - папа потёр спину и ободряюще посмотрел на меня, - Леночка, скажи, какой твой самый любимый цвет?
Нет, ответь, очень прошу тебя. Голубой, синий, зелёный?
Время разговора истекло, и телефонистка хотела нас разъединить, но папа выпросил одну минуту, чтобы я могла услышать мамин голос.
– Людочка, - успела только сказать мама, - что вы там задумали с папой? Не делайте никаких опрометчивых покупок.
– В трубке что-то щёлкнуло, и мамин голос пропал.
– Придётся цвета выбирать на свою ответственность, - вздохнул папа и снова взялся за шкаф.
К воскресенью всё было готово. В передней стояли банки с масляной краской и олифой, неразведённые белила и купорос. И, хотя ещё ничего не раскупоривали, в комнатах уже приятно пахло красками и керосином, как в хозяйственных магазинах.
– Начинать надо с потолка, - проговорил папа тоном заправского маляра.
– Сначала его прокупоросим.
Мы были в самом рабочем виде - папа в старой пижаме, которая ему была коротка, так что из неё торчали голые ноги и руки, я - в платье трёхлетней давности.
Долго я не могла в него втиснуться, а когда влезла, то оно треснуло сразу в трёх местах: на спине, на животе и сбоку. Вот, оказывается, как я выросла!
– Так, так… - Папа смерил на глазок расстояние до потолка.
– Придётся поставить табурет, иначе не достанешь… Люда, - приказал папа, - живо тащи табурет и кисть из кухни.
Я притащила табурет. Папа взгромоздился на него и взял у меня кисть.
Папа примерился кистью, но всё равно он ещё здорово не доставал до потолка.
– Придётся на табурет поставить стул.
Папа стал по очереди взбираться на каждый стул, чтобы выбрать самый крепкий. Два стула не выдержали и треснули.
– Хорош был бы я на этих стульях под потолком, - заметил папа.
Папа усиленно продолжал свои поиски, а я уже думала, что когда вернётся мама, то нам не на что будет даже её посадить. Но всё же папа нашёл такой стул, который выдержал его подпрыгивания. После этого он стал осторожно взбираться на это двухэтажное сооружение.
Папа стоял на стуле и боялся пошевельнуться, чтобы не грохнуться. Он стоял навытяжку, как часовой, с кистью в руках.
– Люда, - сдержанно дыша, сказал папа, - принеси ведро с купоросом.
Я уже возвращалась с купоросом, когда вдруг раздался оглушительный треск.
Папа лежал на боку, а кисть, стул и табурет- были раскинуты в разные стороны.
– Ты упал?
– Нет, - ответил папа, - я просто… прыгнул. Но, учитывая такую возможность, я думаю, нам надо запастись необходимыми медикаментами. Я сейчас начну работать, а ты сбегай в аптеку и купи йод, бинт, пату и… нашатырный спирт.
Когда я прибежала из аптеки, папа работал вовсю. Он уже прокупоросил половину потолка и теперь прыгал на стуле с табуретом с ловкостью циркового акробата. У меня защемило в груди - как бы папа опять не рухнул. Скоро я успокоилась - папа, видно, уже успел приноровиться.
На следующее утро обнаружилось, что у папы не поднимаются руки, так он натрудился, а у меня ноги не бегают, так я набегалась. И ещё я вспомнила, что забыла сделать уроки.
Папа взял листок бумаги и написал негнущимися пальцами, что Люда Шувалова не сделала уроки по его вине и что завтра она обязательно всё сделает.
С этим мы и расстались. Папа отправился в институт, а я в школу.
На третий день ремонта дело обстояло так: у меня на лбу красовался здоровенный синяк - это на меня упал мамин портрет, - а в дневнике значилась двойка по арифметике. У папы все руки были перебинтованы - он разбился во время второго падения.
Так, так… - сказал папа, когда мы подвели итоги трёх дней.
– Придётся ремонт денька на два отложить и заняться арифметикой… и здоровьем.
Несколько дней, каждый вечер, папа проверял у меня уроки. Мы решали задачи по арифметике про велосипедистов, которые выезжают из разных городов навстречу друг другу и неизвестно в каком месте встретятся.