Разожги мой огонь
Шрифт:
— Да как же, того-самого… — протянул дух растерянно. — Не выйдет. Нельзя. Это что ж получится-то тогда…
— Суеты от нее много. Смуту вносит и будет вносить. А теперь и подавно. Подумаю, что сделать можно. Ступай.
Поняв, что сейчас Огневик выйдет, отошла от двери, промчалась по коридору и по лестнице заспешила. Гнев душил, искал выхода. Мнилось, трону кого — и замертво тот упадет. Ни на кого никогда так не злилась. Глаза от подступающих злых слез пекло, но не давала им пролиться. Тут слезами не решишь ничего.
Ноги несли вниз, под гору, где хозяин вулкана
Слева от кухоньки ход вниз вел: слетела почти по ступеням широким, толкнула дверь тяжелую — гнев силы придал, не иначе. В кузне светло было, словно днем. Чаши с огнем полыхали, да и посреди кузницы из горна рыжий жар поднимался. Пахло терпко — раскаленным железом. А еще смолой. Им. Из-за того новый прилив ярости окатил.
Подошла к горнилу, где огонь клокотал, бросила туда кольцо обручальное с такой силой, что искры в стороны полетели. Да только кольцу хоть бы что — от огня, казалось, оно даже ярче заблестело. Мне же хотелось в серую золу его стереть, посреди которой так уютно устроилось.
Приметила молот, что на табурете лежал, ухватилась за рукоять обеими руками, взвесила тяжесть, размахнулась да ударила что было сил по кольцу. Порскнули искры, а на кольце вмятинка появилась. Еще и еще раз ударила, сминая напоминание о своем супруге навязанном.
Переведя лихорадочный взгляд с кольца, обвела глазами владения хозяина вулкана. На одних верстаках заготовки лежат, на других — готовые уж вещицы. И гнев пуще прежнего подступил, когда поняла, сколько старания, заботы и любви сложено в этот труд. Вот оно: живое все, лежит и ждет, когда хозяин придет, чтоб милым сердцу делом заняться. А от дела моей жизни одно пепелище осталось, и ничего больше.
Грудь боль когтила, а глаза пелена красная застлала. С криком подлетела к ближнему верстаку, опрокинула его и почти со звериной радостью глядела, как украшения по каменному полу прыгают. Металась по кузне как безумная, будто дух разрушения обуял. Разлетались клещи и кувалды с грохотом. Куски меди, железа, золота и серебра в камин пошвыряла. Украшения собирала и горстями их в горн кидала. Жалела, что нет во мне сил, чтоб до пыли все здесь сокрушить, чтоб и хозяину вулкана так же больно, как и мне, стало.
Приметила в углу на полке посуду серебряную. Видать, недавно хозяин вулкана ее смастерил. Ухватила молот с пола да по полке шарахнула. С обиженным скрежетом заскакали тарелки в стороны. А я уж молот заносила, чтоб еще разок по ним пройтись. И так бы и сделала, не обвейся лапищи вокруг стана.
— Ты что натворила, дурная?! — прорычал хозяин вулкана в ухо. Молот отобрал, отшвырнул, к себе меня развернул, за плечи ручищами ухватил и тряхнул с такой силой, что голова безвольно мотнулась.
Извернулась, вцепилась в ворот его рубахи пальцами, сжала. Так и стояли, друг друга удерживая. Я — тяжело дыша, он — сверкая гневными красными искрами в темных глазах.
— То же, что и ты с моим прошлым! — прошипела почти. — Нравится?!
—
— Пусть и тебе будет так же больно, как и мне! А теперь можешь убить! Мне уж все едино!
Томительно текло время. Кровь в ушах гудела, а гнев уходил, отступал, оставлял после себя черную выжженную бездну. Пальцами уже не так сильно стискивала полотно рубахи. Видела, как и с лица хозяина вулкана злоба стирается, смягчаются суровые черты.
— Лисса… — проговорил едва слышно, но не продолжил, только головой покачал.
Понял, видать, что мне все известно. Что слышала его разговор с Огневиком о своей судьбе.
— Не ошибались люди. Не зря тебя чудовищем из-под горы кличут, — бросила ему в лицо. — Хоть и был ты когда человеком, да весь человеческий облик и потерял в горе этой.
Чувствовала, как ярость уходит. А пустота остается. Думала, обрадуюсь, боль в глазах хозяина вулкана увидев, да только не было такого.
Ежели чего и ожидала, так не того, что разожмет вдруг руки и отступит на шаг.
— Уходи, — велел глухо и отвернулся. Оперся руками о верстак, что в буре моего гнева выжил. Видела, как широкие плечи напряглись под алой рубахой — не успел еще с Ночи Костров переодеться.
Посмотрела на его спину, подумала, что радоваться должна, ведь отплатила той же монетой, сделала ему больно. Да только радости-то как раз и не было. Горечь одна: в горле и на сердце. В руках ломота нарастала, напоминая о безумстве, что сотворила. Развернулась и вышла.
Не помнила, как вернулась. В себя пришла уже в покоях. На кровати села, уронила лицо на ладони, всхлипнула, и словно внутри что разжалось — слезы покатились беспрерывным потоком.
Глава 21
Арвир себя никогда дураком не считал и уж точно не чувствовал. Никогда. До тех пор, пока с хозяином вулкана не повстречался. И чувство это совсем ему не пришлось по нраву.
Он не дурак!
Он самый завидный жених в Ильштаре, — а может статься, почитай, что и в остальных восьми селениях! — богач, силач, весельчак и просто парень хоть куда. Его уважают, его боятся, парни даже из дальних селений на него во всем походить хотят!
Вон как на празднике поначалу хорошо было: Арвир и выступать вызвался, и сам сценку эту придумал, и в Алом Танце за право с ним пройтись аж три девицы соперничали — а ведь должно-то было быть наоборот!
По правде-то говоря, он и вовсе в Алом Танце участия принимать не должен был, поскольку сговорен уж был с Аланой. Да как тут откажешь, когда девицы тебя едва ль не силой тащат? Как им, проказницам сладкоголосым и быстроглазым, отказать? К тому ж Алана сама виновата, что на Ночь Костров не пошла. А ему, что, с ней рядом горевать сидеть? Он на нее обижен был, ведь не смогла увидеть, как Арвиром все восхищались, пока…
Улыбка с лица сползла, едва про вторую часть празднества вспомнил. Все хорошо шло, пока сам хозяин вулкана не явился! Да как он посмел на праздник прийти и снова его — теперь уж перед всеми — посрамить!