Развод. Чужой ребенок
Шрифт:
Инну я не видел уже пару месяцев. А рядом с ней почему-то всегда наступает покой. Может, это обуславливает наша связь как двух близнецов, не знаю.
Они обе садятся по обе стороны от моей кровати, поставив пакеты с продуктами на тумбу. Мила улыбается, Инна что-то болтает без умолку, как всегда. Не хватает только дочери.
Я чувствую… чувствую, что могу дышать, хотя бы сейчас.
– Ты приехала надолго? – устремляю взгляд на сестру, чуть подтянувшись на подушке.
– Точно смогу сказать только завтра. Потому
– Отлично. А то пока выйду ты уже уедешь.
– Ты главное – скорее поправляйся, – улыбается Мила и берет в свои руки мою ладонь. Смотрит доверчиво и с беспокойством.
– Это я могу, – делаю все возможное, чтобы ответная эмоция была настоящей.
Когда они обе уезжают, время снова замедляется и наступает тишина, в которой мне быть невыносимо.
Но меня снова спасают. Сначала коллеги. Потом родители и снова Мила, которая приехала с дочерью.
Когда Оксана прослезилась и обняла, эмоции переплетались с чувством вины за свои мысли до этого, но и остаточным горьким привкусом гари, которое не выветришь, открыв настежь окна.
– Папа, ты скоро домой?
– Думаю да. Может, пару дней заставят поваляться.
– Хорошо, – она поднимает глаза и смотрит внимательно и так по-взрослому для своих восьми лет. – Страшно было, пап?
Я сжимаю ее плечи и хмурюсь непроизвольно.
– Я в тот момент страха не испытывал.
– Значит, ты герой, папочка, – снова опускает свою голову на мою грудь, а я сталкиваюсь взглядом с женой.
Возможно, она видит мой протест. Или же понимает, что я думаю по поводу этого слова. Именно поэтому она начинает говорить.
– Конечно, твой папа герой, дочка. Как же иначе? Расскажи отцу, что за конкурс у тебя намечается в школе.
– Я буду учить большое стихотворение про солдат. Приедут все-все школы с района.
– Надо же. Я тобой очень горжусь.
– Но я же еще ничего не сделала.
– Но я знаю, что ты будешь лучшей, независимо от результата.
В больнице меня оставили на три дня. Ушиб ноги был не таким сильным. Поясница тоже подлежала восстановлению. Остальные ссадины и синяки вообще не имели значения.
Я не смотрел все эти дни новости. Не слышал ничего о последствиях и не спрашивал ничего у других. Мне требовалось время.
Но когда я приехал домой, то столкнулся с той самой женщиной… той самой матерью, ребенка которой не спас и не знал, что ей сказать.
Я просто не знал, кого она видит перед собой.
Это была невысокая, лет тридцати пяти женщина. Ее глаза были пусты, а на голове повязан черный платок.
Мила говорила мне, пока я был в больнице, что видела ее. Что вспомнила и маму девочки и самого ребенка соответственно. Да и СМИ об этом трубили. Поэтому сейчас знала кто перед нами. Я тоже знал.
– Здравствуйте, – опираюсь на здоровую ногу и стараюсь стоять ровно, пока что мне это удается не очень хорошо. – Простите… Я…
– Спасибо, что попытались, – говорит, всхлипывая.
– Я пытался… клянусь…
– Я знаю… – сипло отвечает она и развернувшись уходит.
Не говоря ни слова, я опираюсь на временную трость и ухожу в подъезд.
Дома была тишина. Я попросил Милу не устраивать званые обеды. Она даже Оксану отправила к своим родителям на выходные, потому что сегодня пятница.
Жена с сестрой ходят где-то в гостиной, я же запираюсь в спальне и не планирую выходить.
Потому что перед моими глазами ее глаза. И я не верю, что там не было обвиняющих проклятий. Не верю в то, что она сказала «спасибо».
Это ложь.
Это проклятая ложь, которая мне не нужна.
Мила
На этот раз именно я проснулась оттого, что Герман ворочался во сне.
Он стонал протяжно и так больно, что у меня сжалось сердце.
– Дорогой, – не прикасаюсь к нему сразу, чтобы не усилить ужас, который он испытывает. – Герман, прошу, проснись… слышишь? Это просто сон, милый.
Но он зажмуривается все сильней и этот кошмар его не отпускает.
Мои руки опускаются на его плечи, которые я сначала поглаживаю, затем приобнимаю.
Его дыхание исходит из сжатых челюстей. Словно он его выплевывает из себя.
– Все… все… Герман, это я Мила. Возвращайся ко мне. Возвращайся.
Конечности мужа ощущаются будто стволы деревьев. Толстые и твердые. Впервые я ощутила что-то подобное. Но было не время пугаться и показывать свой страх.
И когда он медленно стал успокаиваться, я тоже сбросила с себя первичный ужас и расслабилась.
Его руки оплели меня и расположили на своей груди.
– Как ты?
– Будто все происходит заново в очередной раз.
– Ох, – испускаю тяжелый вздох. – Ты ведь скажешь об этом на работе?
– Если не скажу, сойду с ума. Которую ночь одно и то же. Я не могу спать долго. Максимум час спокойного сна и все по кругу, – признается Герман.
– А врачи тебе что говорили?
– Я им не сказал. Скажу штатному психологу. Она выпишет что-нибудь.
– Уверен, что это правильно?
– Конечно, я уверен, – отвечает немного резко, но я не реагирую на его тон, я понимаю.
Мы погружаемся в слишком тягучую тишину. Словно болото из гудрона, которое нас затягивает в себя и не планирует отпускать.
– Все будет хорошо, Мила, – шепчет он, поглаживая меня по спине.
Я не думала о чем-то таком. Но его слова… попытка помочь мне поверить в хороший исход… это пугает. Потому что если я не думала, то он точно об этом размышляет.
– Конечно, будет. Ведь иного ты не допустишь, – приподнимаю голову и целую его в губы.