Разводящий еще не пришел
Шрифт:
Рыбалко немного повеселел: он как-то слышал от генерала Захарова, что при освоении новой техники фактор времени играет основную роль, а вечерний университет — это хороший резерв учебного времени.
— Каждый запишется, товарищ лейтенант, — подхватил Рыбалко. — Ты подумай, подумай хорошенько и предложи, командир поддержит. Жизнь нонче такая, что она никак не вкладывается в привычные рамки, рвется на простор, из обжитых рамок выходит... На днях узнаю: мои «резервисты» потихоньку сколачивают бригаду добровольцев, готовых остаться в здешнем колхозе. Тоже необычно: отслужили ребята в Сибири и тут же остаются. Правда, пришлось одному лекцию прочитать: ты отслужил свое, говорю, и валяй куда хочешь, но солдат не смей остужать, не морочь им головы сладкими пирогами, им еще рано убирать палец со спускового крючка.
Шахов подумал: «Каким ты был, таким и остался, Максим Алексеевич».
— Не рано ли сокращают армию? — продолжал Рыбалко. — Ликвидировали полк... Там, за океаном, наверное, радуются. Или я уж такой осел, что ничего не соображаю? Начнется война, и ствольная артиллерия пойдет в дело. Ракета, конечно, хорошая, грозная штука, но орудие — вблизи оно ловчее...
— А штык, Максим, как ты смотришь на это оружие? Наши деды и прадеды им ловко дырявили груди врагам своим. Выходит: мы должны держаться и за штык?
— Не знаю... Только хлопцев этих я бы еще придержал в армии, — продолжал свое Рыбалко. — Куда торопиться, коли там, в этих самых НАТО и СЕАТО, военными маневрами тишину будоражат. И наши раны еще не зажили. У меня, например, они очень ноют, всякие воспоминания в голове пробуждают. Я, Игорь Петрович, видел, как начиналась война, видел сорок первый год. Жуть что было в начале войны. Лежишь, бывало, в окопчике, держишь в руках бутылку с зажигательной смесью, а фашист бомбами кроет и кроет. Потом в атаку танки на тебя бросает. Что ж тут с бутылкой сделаешь, кинешь ее — она, проклятая, в воздухе галгочет, как индюк, а не летит туда, куда надо, или за дерево заденет и упадет на землю живехонькая, лежит, бедная, поблескивает на солнце... Приходилось под танки бросаться.
А что сделаешь, коли на тебя движется враг!.. Нет, брат, тем, которые не знали начала войны, таких, как я, трудно понять. Ракета ракетой, а человек крепче любого атома! — закончил Рыбалко, войдя во двор.
К вечеру казарма опустела, остался только Одинцов. «Бывший писарь бывшей батареи», — с горечью подумал Рыбалко. Одинцов заявил, что решил ехать домой в незнакомый для Рыбалко городишко Бобров, и солдата не стали уговаривать. Старшина назначил его дневальным.
— До утра постоишь, завтра документы получишь, — сказал Рыбалко, намереваясь немедленно уйти из этого опустевшего помещения, притихшего, как сиротинушка. Горела одна лампочка у двери, в казарме стоял полумрак. В ушах Рыбалко еще звучали и оркестр, и напутственные речи офицеров, и заверения солдат, что они и на гражданке не посрамят доброго имени армейского человека... Звучали так явственно и так мучительно, что старшине действительно хотелось быстрее покинуть казарму. Но он не ушел сразу. В глаза бросилась плохо заправленная кровать у окна. Рыбалко поправил матрас, подушку, выровнял одеяло.
— Одинцов, кто на этой кровати спал? — спросил он солдата, разгибая спину.
— Петр Арбузов, водитель тягача из третьего дивизиона.
— Откуда он?
— Из Ярославля, товарищ старшина.
Ответы Одинцова понравились Рыбалко. Хозяина койки он хорошо знал: и что солдат родом из Ярославля, и что обучился Арбузов шоферскому делу в полку, и что попросился он с группой уволенных в подшефный колхоз механизатором — пожелал остаться в Сибири... Спросил об Арбузове просто так, для проверки, не забыл ли уже Одинцов своих ребят-однополчан, гвардейцев.
— А ты почему уезжаешь? — Город Бобров Рыбалко не знал, полагал, что это какой-то степной, неприметный городишко и, наверное, в нем нет даже приличного кинотеатра.
— Наш городок старинный, построен еще при Екатерине Второй, расположен он, товарищ старшина, возле реки Битюг. Река полноводная, с отлогими берегами. Ее перегородить небольшой плотиной, и вода побежит по полям... Лето у нас засушливое, часто выгорают хлеба. Надо орошать их.
Рыбалко, вспомнив, что Одинцов окончил гидрологический техникум, спросил:
— Плотину будут возводить?
— Думаю, что возьмутся за это дело. Построят...
Теперь он понимал, почему Одинцов стремится в родные края, — у него есть мечта, добрая мечта: этот рыжий долговязый парень, служа в армии, думал о борьбе с засухой, о хлебе. И это понравилось Рыбалко.
— Поезжай, поезжай. Потом мне напишешь о плотине.
Одинцов мельком взглянул на Рыбалко, на его усатое, посеревшее за последние дни лицо, подумал: «К этому времени и вы, товарищ старшина, уволитесь из армии».
— Адрес вы знаете, впрочем, пишите на часть, получу.
Одинцов сказал:
— Ладно, пришлю... Места у нас хорошие, лучший заповедник бобров, ценные и умные зверюшки. А воздух какой там! Чистый-чистый. Вот бы где вам, товарищ старшина, поселиться на жительство. Тишина, одним словом, — заповедные места. Приезжайте...
Рыбалко вздрогнул. Он хотел было резко ответить Одинцову, но сдержался, ногой подвинул скамейку к столу, сел. Вынул из нагрудного кармана потертые листки, исписанные мелким почерком. Руки его дрожали, и весь он вмиг преобразился.
Одинцов забеспокоился:
— Вам плохо, товарищ старшина?
Рыбалко молчал, уронив голову на грудь.
Наконец невнятно заговорил:
— Клятву мы дали... десять фронтовых товарищей кровью расписались... Это не мальчишеская фантазия, четверым в то время было за сорок. Двадцать лет храню письмо, знали о нем те девять, которые расписались, но они погибли. Десятый — это я... Никому не показывал, тебе дам прочитать... чтобы ты, Одинцов, не слишком увлекался тишиной на реке Битюг... Один из нас знал немецкий язык, командир батареи старший лейтенант Андрей Сидорович Державин. Он-то и перевел письмо и велел мне хранить до гроба. Читай...
Одинцов робко взял поблекшие листки.
«Потсдам, Бисмаркштрассе, 29, Отто Мюллеру.
Дорогой брат!
Наша армия, видимо, будет полностью разгромлена. Мы несем колоссальные потери. Вчера русские овладели Кенигсбергом. Многие мои товарищи попали в плен. Великая Германия переживает страшное время, мне, как историку, невероятно больно сознавать все это. Но я истинный немец и не поддаюсь полному отчаянию.
Конечно, полного разгрома в этой войне нам не избежать, трагический конец уже виден, он близок.
Кто виноват? Некоторые неустойчивые и недальновидные элементы всю вину будут валить на Гитлера: он проиграл войну.
Утверждаю: это великое заблуждение. Войну с коммунистами проиграли не только мы, немцы, но и англичане, но и американцы, и даже французы. Только идиот не может осознать того факта, что смысл этой войны заключался прежде всего в полном уничтожении Советского Союза как опасной цитадели мирового коммунизма. Познакомься с обстановкой предвоенных лет, и ты поймешь поведение лидеров правительств западных держав, и ты сам убедишься, как я прав в своем утверждении. Америка, Англия — да, да, эти страны прежде всего — вложили в наши руки меч. Разве без их экономической помощи мы смогли бы, после жестокого поражения в первой мировой войне, так быстро создать великую и мощную армию? Разве без их одобрения и поощрения мы могли бы с такой легкостью приблизить свои границы к России для решающего броска на коммунистов? Нам и им в одинаковой мере хотелось уничтожить Советский Союз.
В последнюю минуту американцы и англичане нас жестоко предали, предали потому, что убедились в том, что русские способны своими собственными силами свернуть нам шею и, бог знает, остановятся ли у Ла-Манша. Они переметнулись на сторону большевистской России не столько во имя разгрома Великой Германии, сколько во имя оттяжки собственной гибели. Сейчас западные державы ведут сражения не против нас, не против фюрера, а за свои интересы в Европе. В этом коммунисты убедятся вскоре же, в тот час, как только мы капитулируем.
Повторится все сызнова...
Дорогой брат! Я верю: немецкий дух в нашем народе не иссякнет. Мы — те, которым богом дано главенствовать над миром, и мы вновь воспрянем душой и помыслами своими. Я верю, найдутся в немецкой нации лидеры еще более преданные, чем Адольф Гитлер, извечным интересам Великой Германии, и они сумеют заставить безголовых лидеров поднять нас из пепла. Мы учтем все наши ошибки, все промахи, и наша месть не будет знать границ.
Дорогой брат! Ты еще молод, не теряй духа, знай: впереди походы и на Восток и на Запад, меч Великой Германии не заржавеет.
Твой брат полковник Карл Мюллер».