Разводящий еще не пришел
Шрифт:
«Клянемся своими жизнями, женами и невестами своими, честью и славой Родины своей, именем народа своего — не допустить этого во веки веков!
Клянемся держать оружие в руках до полного уничтожения фашистов — до тех пор, пока у меченосцев не исчезнет дух новых походов и на Восток и на Запад.
Да здравствует Мир и Свобода!
1. Командир батареи старший лейтенант Андрей Державин.
2. Заместитель командира батареи по политчасти лейтенант Иван Зотов.
3. Командир огневого взвода младший лейтенант Захар Беспощадный.
4. Наводчик орудия ефрейтор Максим Рыбалко.
5. Водитель машины рядовой Семен Катрикадзе.
6. Командир орудия сержант Павел Чернов.
7. Заряжающий рядовой Никита Долгоруков.
8. Разведчик-наблюдатель ефрейтор Егор Размахов.
9. Повар рядовой Муса Ахметов.
10. Старшина батареи Сидор Вершинин. Кровью своею расписались...»
Следы подписей едва угадывались, и Одинцов с трудом прочитал их. Он положил письмо на стол, не в силах что-либо сказать. От пожелтевших листков веяло чем-то страшным: девять человек, поклявшихся держать оружие, погибли, лежат где-то в земле, обугленной и продымленной. Десятый — Рыбалко — сидел перед ним. Он — это они, которые поклялись, он — это они... Даже почудилось Одинцову: сейчас дрогнет дверь, и все девять войдут в казарму во фронтовых шинелях, перетянутые ремнями, неумытые и уставшие в непрерывном бою, и шумно заговорят, рассказывая старшине каждый о своем и все об одном и том же — держим клятву!
Но многое Одинцов не мог понять, не мог потому, что войну он не видел, знает о ней по обелискам, из книг и рассказов, и потому, что война давным-давно отгремела.
И все же Одинцов спросил:
— Все девять погибли?
— Да. Конечно, не в одном бою.
— А он, Мюллер?
— Его труп нашли в окопе, при нем это письмо...
Рыбалко спрятал письмо, молча посмотрел на опустевшие койки, на пустую пирамиду, показавшуюся ему скелетом какого-то древнего животного, молча открыл дверь и вышел из казармы.
Через незавешенное окно луч солнца освещал лицо спящего лейтенанта. Стояла жара: за окном термометр, прикрепленный к крестовине, показывал тридцать пять градусов.
Лейтенант спал. Он лежал на спине, и, казалось, сейчас никакая сила — ни жара, ни холод, ни ураган — не разбудят его.
И все же Узлов проснулся. Он проснулся не потому, что в комнате было слишком жарко и душно, — скорее всего, по привычке подниматься в одно и то же время. Открыв глаза, он увидел: настенные часы показывают два часа московского времени, а он мог спать дольше, ибо сегодня выходной день, и еще вчера, ложась в постель, он дал себе слово отоспаться за все прошедшие суматошные рабочие сутки: днем плановые занятия, вечером университет. Его работу партийное бюро поручило возглавить лейтенанту Шахову.
— Инженер! — крикнул Узлов, полагая, что Шахов находится в умывальной комнате. Ответа не последовало. Узлов, натянув пижамные брюки, посмотрел на себя в зеркало: еще вчера он наметил поехать в город, поиграть в бильярд, встретиться со знакомыми девушками.
Он быстро умылся и уже хотел было уйти, как на тумбочке заметил записку. Шахов писал: «Дмитрий, я в учебном классе. Сегодня занятия в две смены. Будем штудировать основы теоретической аэродинамики. Ведь впереди — боевые пуски, дорога каждая минута. Но у тебя сегодня выходной. Чай я вскипятил, колбаса в тумбочке».
В комнате стены были увешаны схемами, таблицами и формулами. Узлов, держа в руке записку, рассматривал графическое изображение элементов траекторий реактивного снаряда. «Чем меньше мы выбираем промежуток времени, тем меньше будет изменяться скорость и движение ракеты будет ближе к равномерному», — прочитал он под схемой написанные красным карандашом строчки. Узлов вспомнил, как он долго бился, чтобы эту формулу понял ефрейтор Околицын. Наглядные пособия, которые применил Шахов в обучении ракетчиков, значительно облегчили дело. Чертил схемы Цыганок. Он выполнял эту работу с охотой, с серьезным видом говорил товарищам: «Вернусь из армии, поступлю в институт, стану инженером-конструктором. Умненьким буду».
Дмитрий положил записку на стол и зашагал по комнате. Очень хотелось поехать в город, и в то же время было как-то неловко перед Шаховым: Игорь сейчас там, в техническом классе, обучает его, Узлова, подчиненных — Околицына, Цыганка, Петрищева. «Выходит, что Игорь часть моих обязанностей взял на себя, — рассуждал Узлов. — Черт двужильный... Не пошел бы в класс, а вот теперь придется... А что, если не пойти? Кто меня упрекнет? Имею я право использовать отдых по своему усмотрению?.. А Шахов? Тоже имеет... Ну и жизнь пошла: человеку дают выходной, а он от него отказывается. А сейчас бы хорошо пройтись с дивчиной». Узлову почему-то вспомнилась Борзова. Он совершенно не подозревал, что колхозная медичка, с виду такая «заводная», серьезно ждет ефрейтора Околицына, ждет, когда тот отслужит срок.
Узлов сгреб в ящик стола остатки колбасы и хлеба.
— Нет, брат Игорь, извини, но я пойду со «сверхзвуковой» скоростью. Мигом возвращусь.
Когда вышел за ворота, заколебался. «Ну и скот ты, Узлов», — ругнул он себя.
У проходной стояла легковая машина Громова. В окошко на лейтенанта смотрел Волошин.
— Ты что так смотришь на меня? — подойдя к машине, спросил Узлов.
— Я не на вас, товарищ лейтенант. Тут приехал генерал... Вот я и смотрю, не появится ли еще кто-нибудь из начальства.
— Генерал, говоришь? Давно?
— Час назад.
— Один?
— Нет, еще полковник с трубкой в зубах.
Узлов, испытующе глядя на солдата, спросил:
— Тянет на родину?
— Нет.
— Бабушка, наверное, волнуется, ждет.
— Пусть. Я к ней не поеду. Отслужу срок, останусь в Сибири. Вон колхоз пять машин купил, работа найдется.
— Вот как! Это хорошо, Волошин.
Узлов мысленно представил дорогу, ведущую в город. На попутной машине полчаса езды. «Разве я не имею права использовать выходной день так, как мне хочется?» — продолжал рассуждать лейтенант.
Он сбил на затылок фуражку и зашагал... к зданию, где размещался учебный класс.
Шахов стоял у доски, на которой был вычерчен планер ракеты — корпус, хвостовое оперение и воздушные рули. Вокруг чертежа гнездились знакомые Узлову формулы. Шахов заметил Узлова, кивнул ему и продолжал говорить:
— Теперь мы знаем: корпус ракеты, как правило, представляет собой тело вращения. Он характеризуется наибольшей площадью поперечного сечения, которая называется миделем...
За столом, стоявшим у самого окна, сидели генерал Захаров, полковник Гросулов и незнакомый майор. Тут же были Громов, Крабов и Бородин с Павликом на коленях. Мальчик с таким вниманием смотрел на Шахова, что Узлов невольно сравнил его с Бородиным: «Весь в отца, сидит и не шелохнется». Бородин вынул из кармана конфетку и дал Павлику. Мальчик улыбнулся, но есть не стал, а положил ее отцу в карман пиджака и снова вонзил маленькие глазенки в Шахова.