Реальность сердца
Шрифт:
— Напрасно ты так обошелся с герцогом Гоэллоном, — еще по дороге сказал Араон, когда брат рассказал ему о короткой беседе во дворе; сам юноша в это время дожидался, пока его пригласят спуститься.
— Не напрасно, — качнул головой Элграс. — Я не могу доверять ему, пока не выясню, что все это значило. Для чего нужно было так обходиться с тобой… и что происходит сейчас. Оно ведь не кончилось, братец, это же видно!
— Видно. Что-то происходит.
— Не что-то, а заговор! — фыркнул тогда брат, отворачиваясь к окошку. За тонким мутноватым стеклом быстро мелькали высокие вязы, росшие вдоль тракта. — И то, что он не против меня, а, кажется, в пользу, меня ничуть не радует!.. Теперь Араон убедился в том, что Элграс совершенно прав. Должно быть, ему помогло обучение, полученное у Блюдущих Чистоту — брат Жан тоже с полувзгляда понимал, что от него что-то скрывают, угадывал мысли и настроения. Но не нужно было быть монахом или учеником ордена, чтобы по лицам придворных
— Ваше величество, не соблаговолите ли объяснить — его высочество Араон тоже будет заседать в совете?
— Мне нравится… — Элграс тоже умел быть гремучей змеей, — быть окруженным братьями, господин Кертор. Вас это беспокоит?
— Простите, ваше величество, я только полюбопытствовал…
— Так не любопытствуйте больше, — милостиво кивнул король. Араон тоже смотрел на лица. Жаль, что не было герцога Гоэллона (еще больше жаль, что Элграс усадил брата на его место). Его отчаянно не хватало, чтобы из кусочков разноцветных стекол сложился, наконец, витраж. Вот господин Кертор, глядящий на бывшего короля так, что — еще немного, и быть дуэли, кажется. Уж больно старший церемониймейстер оскорблен тем, что Араон вообще жив. Бедняга… Вот господин Аэллас, который в плечах — пошире, чем стол. Он ничем не оскорблен, он глубоко озабочен казной, ее делами, указами, которые должен подписать король, и, — Фиор уже рассказал про черную тетрадь герцога Скоринга — расшифровкой тайных записей. Господину Гильому Аэлласу можно позавидовать: он при достойном деле и совесть его чиста. Вот Реми Алларэ. Этот ничем не оскорблен, ничем не озабочен, просто не выспался и теперь мечтает только об одном: не заснуть прямо на королевском совете. Даже через стол можно разобрать, как от бывшего герцога Алларского пахнет вином и перечной мятой. Значит, сутки, а то и двое, без передышки разбирался с делами своего ведомства, — то есть, ревностно исполнял долг, — а потом хлебал любимую ядовитую смесь. Надо ему посоветовать добавлять туда имбирь… Если же приглядеться чуть внимательнее — украдкой, пока господин Алларэ отворачивается, тихо зевает и встряхивает головой, — то темной тревоги в глазах наберется на троих. Не от нее ли бывший герцог проводит сутки напролет в неприметном здании напротив королевского архива? А вот — нынешний герцог Алларский, любимый брат Фиор. Который и не выспался, и озабочен, и… уж больно сильно он переживает, и еще сильнее старается это скрыть. Похож на влюбленного, только, если он и влюблен, дело вовсе не в том.
Если, конечно, не предполагать, что брат Фиор вдруг влюбился в герцога Гоэллона, которого ему слишком явно не хватает. Поднимая усталые глаза, он хочет увидеть напротив отнюдь не Араона. Если же вспомнить, какое лицо сделалось у племянника герцога Гоэллона, когда старший родич заявил, что хочет уехать… …то вывод очевиден: достойный потомок короля Лаэрта вовсе не считает, что одержал победу. Он опять что-то затевает, и в это не посвящены ни Реми, ни Фиор, ни все прочие. Включая единственного племянника.
— Это не заговор, — сказал Араон. — Сговариваются числом от двух. Вот топятся в одиночку…
— Наверное, — Элграс потянулся и достал все-таки из-под кресла шарик от золотой погремушки, подкинул, поймал. — Арестовать
— За что?
— Не «за что». Зачем. Чтобы мне уже хоть кто-нибудь все честно и прямо рассказал. Король я или не король? — грустно улыбнулся Элграс. — Прихоть у меня такая королевская: понять, наконец, зачем все это было. Если уж твой регент так надежно пропал… а мой сам ничего не знает.
— Я бы не стал ему мешать… — Идея ареста близкого родственника Араону не понравилась.
— Может быть, ты еще и знаешь, в чем именно мешать? — юноша-король стащил ноги со стола, встал. — Если бы я год назад знал, что тобой прикрывают меня — я бы ему очень даже помешал! Потому что мне такого не нужно!
— Что, был другой выход? — удивился брат.
— Выход есть всегда! — отрезал Элграс. — Вопрос только, искать его или вцепиться в первое попавшееся решение. Вот и сейчас… Ну почему мне кажется, что опять та же игра? Опять сплошная польза, мне, например — без моего ведома? — высокий подросток запустил руки в волосы, досадливо тряхнул головой. — Может, я уже с ума сошел?
— Ни с чего ты не сошел, — нахмурился Араон. — Ты прав, так оно и есть. Только арестовывать — это уже слишком.
— Да я пошутил. А вот побеседовать…
— Прикажи ему явиться во дворец и побеседуй, — подсказал старший.
— Можно и так… — на физиономии короля появилось прекрасно знакомое Араону разбойничье выражение. — А можно — и не так! Братец, не в службу, а в дружбу — позови-ка мне Фиора. Только тихо, чтоб никто не заметил… Араон знал, где искать герцога Алларэ, которого еще никто не привык называть герцогом-регентом (этот титул, кажется, навеки остался за скорийцем), и знал, что слов: «Элграс хочет тебя видеть!» вполне достаточно для того, чтобы королевский первенец отложил перо и поднялся.
— Только тайно, — предупредил подкидыш, которого двое родных детей короля Ивеллиона упрямо называли братом.
— Мальчишки, — вздохнул Фиор. — Какие здесь могут быть тайны? Нас, идущих открыто, увидят человек пятьдесят, но внимание не обратит никто. Регент и принц идут по своей надобности. Если мы наденем плащи, накинем капюшоны и будем красться вдоль стены, нас остановит первый же гвардеец. И расскажет об этом остальным. А те — фрейлинам, слугам, камердинерам, горничным…
— Значит, пойдем по своей надобности, — согласился Араон. Брат все-таки еще в чем-то сущее дитя; да и Араон не лучше, вот же, повелся на шутку. Хорошо, что есть Фиор, здравомыслящий и серьезный. Король Элграс мог бы стать звездой огандского театра. Ему не понадобились бы ни грим, ни маски — хватало жеста, позы, тона голоса, выражения лица. Сейчас герцогу Алларэ пришлось наблюдать Юного Самодура; несколько неожиданно после прежнего Наивного Брата.
— Господин герцог Алларэ, — гаденько протянул король, явно подражая покойному отцу; Араон передернулся. — Извольте сесть и рассказать, что за тайные дела связывают вас и герцога Гоэллона? Синеглазый королевский первенец сел там, где стоял, и хорошо, что стоял он прямо перед кушеткой. Потом он некоторое время вглядывался в Элграса, стоявшего у камина с щипцами в руках. Понял, что над ним шутят, или принял вопрос всерьез — Араон не догадался.
— Нас не связывает никаких тайных дел, — сказал Алларэ наконец; сказал полную правду, как отметил Араон. Пальцы приглашенного нервно теребили кружевные манжеты рубахи, потом принялись оправлять шитье на кафтане. Золотой перстень регента с белым эмалевым щитом ярко блестел, притягивая свет от горевшей рядом свечи. Лицо герцога Алларэ сохраняло странное выражение: не то предельная усталость, не то подступившие к глазам слезы, которые нужно непременно удержать.
— Да неужели? Вы хотите сказать, господин герцог, что были со мной хоть немного откровенны?! — игра продолжалась; неприятная игра, раздражавшая, надо понимать, не столько Фиора, сколько Араона.
— Смотря что вы имеете в виду, — герцог Алларэ поднял голову и в упор взглянул на короля.
— И что же это я могу иметь в виду?! — передразнил его Элграс уже своим голосом, а не отцовским, от которого веяло ледяным могильным холодом. — Все! Где был герцог Гоэллон? Куда он опять собирается? Почему у нас горы вдруг задвигались? Чего хотели «заветники»? А вы все чего хотели? Хватит, братец. Все это происходит в моей стране, и я хочу знать, что именно творится!
— Элграс, если бы я сам понимал хотя бы половину, я бы уже рассказал тебе! — регент поднялся, прошелся по комнате. — С лета мы пытаемся это узнать. Разными способами, и каждый раз только ошибались. Недооценили и не поняли герцога Скоринга, потом ошиблись из-за архиепископа Жерара, теперь… Да, теперь я не понимаю, что именно затеял делать герцог Гоэллон. И… Фиор замер, скрестил на груди беспокойные руки, встал посреди кабинета, пристально глядя на Элграса.
— Мой король, вы должны об этом услышать, — четко выговорил он. Рассказ оказался совсем недолгим, может быть, на пять, десять минут — но именно эти минуты Араон потом вспоминал, как длинные тягучие часы; их же он мог по справедливости назвать концом своего детства. Он был королем и гонимым самозванцем, убийцей и жертвой, но был ребенком, а теперь вот… все. Больше не вернется.