Редакционное задание
Шрифт:
Так и хочется спросить: «Чем ты на лекциях занималась?». Но, боюсь, ответ я знаю: «Писала романы».
Ираклий, однако, милосерднее меня.
— Арамейский действительно малоизвестный. Просто я — лингвист. Специализация как раз была «Древние и исчезнувшие языки».
— Вау!!! — отзывается Марта.
А меня не хватает даже на это — я просто задыхаюсь от восторга.
Какой же ты у меня…идеальный!
— Можешь перевести?
— В общих чертах, — говорит он, внимательно прислушиваюсь. — С такого расстояния
Марта над моим ухом закашливается:
— Ой, чёй-та лоханулись ребята. Ну ладно — мудрый старец, мой дедушка соответствует. Но Пашка «Дохлый огурец» — славный воин? Кхм…
Я тоже усмехаюсь:
— Ага, а Лариска — невинная дева! Она уже вроде с третьего курса не невинная…
— Тсс! — приказывает Ираклий. — Слушаем и смотрим дальше. А что касается девы — невинность бывает разной. И в таких ритуалах не всегда имеется в виду девственность. Чаще наоборот — невинность души. Вряд ли Лариса за всю жизнь совершила поступок, марающий душу.
Тут Ираклий прав, и от этого внутри ощущается неприятный холодок. Что они собираются сделать с Ларкой, гады?
Но тут влезает с комментариями Марта:
— Хорошо… Про невинность души соглашусь. Но из Пашки — какой воин-то?
— Видимо, славный, — совершенно спокойно поясняет Ираклий. — Взгляните, он весь избит, но даже в таком состоянии пытается подать Ларисе сигнал, чтобы та держалась, не паниковала…
И, действительно, Пашка, зажатый между двумя амбалами, пытается подмигнуть Ларке. Это единственный доступный ему сейчас способ поддержки. Лариса в ответ бледно улыбается, подбадривая его.
— Так что, девушки, на счёт славного воина вы тоже ошиблись. Славный воин — вовсе не тот, кто может одной левой отметелить десяток противников. Славный — тот, кто даже будучи избитым, шатаясь, находит в себе силы встать, чтобы принять бой снова. Славный — тот, кто бьётся за дорогое ему, до конца, до последней капли крови…
Я нахожу ладонь Ираклия — чуть шершавую, твердую, горячую — и пожимаю её. Не хочу, чтобы мой славный воин сражался за меня до последней капли крови. Вообще сражений не хочу.
Но тут весь трепет момента портит Марта, влезая со своим замечанием:
— Значит, бить слабого и беззащитного бесславно?
Её голос сочится ехидством, глаза прищурены.
— Вне всякого сомнения.
— Тогда почему вы, такой крутой и явно тренированный, набросились сегодня на бедного беззащитного бомжа?!
Ираклий хмыкает:
— Помнится, в машине вы питали к нему меньше дружеских чувств?
— Возможно, — соглашается она. — Но это не отрицает того факта, что вы сильнее и подготовленнее.
— Ваше замечание, безусловно, имело бы право, если бы на нас напал реальный бомж. А это — безумная тварь, поверьте, обученная и подготовленная ничуть не хуже, чем я. Мне пришлось изрядно попотеть, чтобы скрутить его. Это — побочный продукт «идеальных». Их называют «выбраковка». И более опасных монстров представить трудно. А ещё… — Ираклий засовывает руку за пазуху и вытаскивает всю потемневшую от вязкой блестящей жидкости, — …он…кажется…меня достал… Прости, Лесь…
Сказав это, Базиров медленно оседает, а потом и вовсе заваливается набок, теряя сознание.
— Ну звездец! — взрывается Марта.
Она оглядывается в поисках какого-нибудь оружия и поднимает лежащую неподалёку корявую ветку. Я сжимаю в кармане ветровки газовый баллончик: всегда ношу его с собой на всякий случай.
И он, кажется, представляется — в нашу сторону движутся чёрные мрачные тени. И это явно — не сектанты…
Они надвигаются, а нас буквально пригибает к земле. Я не верю во всю эту хрень про ауру и энергетику, но сейчас ассоциации рождаются именно такие.
Движения у теней смазанные. И я понимаю — скорость. Такая, за которой трудно уследить человеческому глазу. В голове некстати всплывают рассказы Ираклия о «выбраковке», что они — самые опасные твари.
Начинает лихорадить.
Позади себя я слышу сдавленное шипение. Оборачиваюсь, вижу, что Ираклий приходит в себя, садится, а потом, держась за стену, встаёт. Сейчас, в отблесках факелов, видно, что его защитная куртка вся пропитана тёмной жидкостью.
Господи! Да ему же в скорую надо!
Ко мне медленно подбирается паника.
И когда я подскакиваю к нему, намереваясь поддержать, он лишь злобно зыркает на меня и хрипит:
— За спину!
Я едва ли успеваю юркнуть за него, походя думая, как бы удержала такую махину, как на Ираклия налетает чёрная тень.
Вторая — хватает Марту, закрывая ей рот рукой.
Ираклий принимает первый удар на согнутую в локте и поднятую вверх руку.
Пошатывается, но не падает, лишь удивлённо тянет:
— Лис?! — и опускает руки.
— Ирий?
К моему вящему удивлению противники обнимаются, как старые друзья.
Тот, кого Ираклий назвал Лисом, чуть ниже его ростом, и во всполохах факелов его шевелюра будто горит.
— Брат, да ты ранен! — взволновано говорит и помогает Ираклию опереться о стену.
Тот отмахивается:
— Так. Пустяковая царапина. С «выбраковкой» сцепился.
— Вот мрази! Они что этих упырей на свободу выпустили?
— Похоже, тот сбежал… — Ираклий тяжело дышит и втягивает воздух сквозь зубы, — совсем дикий… грязный…
Ираклий прикрывает глаза и приваливается плечом к стене, видимо, собираясь с силами.
Обнимаю его за пояс, утыкаюсь в мокрую куртку.
Чёрт! Надо бы скорую вызывать! Только что здесь за адрес?
От печальных размышлений меня отвлекает голос Марты: