Реки горят
Шрифт:
Что это за улица? Ее не узнаешь, глядя на груды битого кирпича и больших обломков, через которые приходится перебираться, как через горные хребты.
В мрачном молчании идут солдаты. Сапоги скользят по обледенелым камням.
В прах и пепел обратила тебя рука иноземного врага, Варшава!
В прах и пепел обратила тебя рука тех поляков, которые в сто раз хуже иноземных захватчиков.
Где ты, далекий город, звучавший тысячами голосов, переливавшийся красками, город, как путеводная звезда светивший все эти годы скорбному сердцу? Где ты, Варшава?
Цепь
Но в глухих руинах уже начинают появляться люди.
Женщина толкает перед собой тележку. В тележке — ребенок. Мужчина тащит на спине узел. Идут женщины, неся на плечах или волоча за собой жалкие пожитки.
Солдаты настораживаются: что сейчас будет! Эти слезы, этот плач, эти горькие бабьи причитания над руинами города…
— Говорю тебе, Зоська, это здесь. Наверняка здесь!
— Вздор, это же восьмой номер, — ясно, что восьмой.
— Ну, смотри, решетка от ограды, не видишь?
— И правда! — радуется другая.
И повозка уже остановлена у груды опознанных развалин. Сложена кирпичная стенка, чтобы заслонить от ветра разведенный огонек. Около него суетится закутанная в шаль женщина.
— Смотри! — кричит в это время другая. — Вон там уцелел кусок стены. Здесь можно прекрасно устроиться!
— И даже кровельные листы валяются…
— Вот видишь! Превосходно!
Люди разыскивают места, где были когда-то их дома. Разбивают бивуак на грудах кирпича, под защитой уцелевшего куска стены. Хлопотливо устраивают, укрепляют и утепляют что-то.
— Подвал, вход в подвал, честное слово!
— Эх, если бы еще крыша — почти готовая комната.
— Только не ошибаешься ли ты? Мне все кажется, что наш дом должен быть немного левее.
— Ничего подобного! Ты никогда не умела ориентироваться. Вот я так с завязанными глазами узнала бы!
Между отгоревшими пожарищами, по проселкам и трактам из дальних деревень стекаются обитатели Варшавы. Весело перекликаются:
— Ах, и вы уже дома?
— Разумеется. Чего же еще ждать?
— Видишь, Генек? — толкает солдат своего товарища. — Говорил я тебе! Варшава!..
— Да, такой уже народ варшавяне.
В солдатских рядах выше поднимаются поникшие было головы. Прохожих все больше, они машут руками, приветствуют свое польское войско и русских освободителей. Веселые возгласы с обеих сторон. Штатское пальто в объятиях грубой шинели. Морщинистое лицо старушки, прильнувшее к солдатскому лицу. И лишь теперь — слезы. Слезы радости.
— Люди добрые, да куда же вы идете? Тут же ничего нет… Как будете жить?
— Как это, ничего нет? Станем мы невесть где шататься, когда Варшава свободна!
— Много ли надо? Кирпича, того-сего наберем, уберем немного, подправим — вот тебе и квартира… На прежнем месте!
Все нарастающим потоком спешат по всем дорогам варшавяне к себе домой.
Развалины заселяются. Всюду волокут камни, тащат доски, выкопанные из-под развалин, поломанные железные кровати.
Но наблюдать
Навстречу — толпы людей, стекающихся к городу, — к городу, от которого ничего не осталось.
Сравненные с землей кварталы. Как бритвой срезанные дома. Вырванные из недр земли фундаменты. Бездонные провалы, куда рухнули этажи. Черные пожарища. Засыпанные кирпичным ломом площадки на месте шестиэтажных домов.
Уцелели лишь Висла да бледное небо, сыплющее мелким снегом.
Мелкий снег засыпает покрытые бессмертной славой руины, бесчисленные могилы между ними. Но смеющиеся дети уже бегают по развалинам, разыскивая между грудами кирпича обломки утвари, игрушки.
Вдруг радостный крик:
— Мама, мама, моя лошадка!
Краска облезла, отклеился пушистый хвост, голова куда-то пропала — но это несомненно та самая лошадка, подаренная когда-то давно к рождеству, а потом брошенная и забытая. Сейчас она вдруг вынырнула из развалин, будто привет из прошлого.
— Помню, когда я ее покупала, тогда…
Все вспоминается, все. Какие-нибудь незаметные мелочи, незначительные события, какой-нибудь рождественский вечер и елка, сверкающая свечами.
Некогда долго заниматься старой игрушкой. Отец семейства, сосредоточенно насупив брови, похаживает вокруг груды кирпичей, которая была когда-то домиком в саду — одним из целого ряда других таких же. Теперь все они обратились в сплошной кирпичный вал.
— Часть кирпича можно использовать, есть совсем целые штуки. Впрочем, кто знает? Когда начнем копать, может оказаться, что и фундамент цел. А если цел фундамент…
И так всякий решает судьбы столицы на свой лад, на свой образец, хотя по улицам уже бродят инженеры, измеряют, рассчитывают, а в архитектурно-строительном бюро уже ведутся долгие совещания. Расчеты точны. То есть постольку, поскольку возможно установить в таких условиях. И выводы ясны. Расчистка руин, нивелировка почвы — все это будет труднее, чем постройки города на новом месте. Лучше отступить вдоль берега Вислы на север или на юг. И тут начать строительство… так считают инженеры… А не инженеры? Разумеется, многие не хотят согласиться, но цифры…
Да, город можно передвинуть на север или на юг, где, по мнению инженеров, будет удобнее. Но тогда нечего говорить о восстановлении — будет строиться новый город. Ни северней, ни южней по течению реки — это уже не будет Варшава.
Нет, польский народ должен дать отповедь не только тем, кто разрушал Варшаву теперь, но и всем, кому в будущем вздумалось бы ее разрушить — ее или другую столицу. Не на юг и не на север по реке, нет — Варшава должна быть там, где была! Как живое свидетельство, как вечное напоминание, что нельзя уничтожить того, что строилось веками, создавалось трудом, творческими усилиями народа. И его любовью. Цифры… Есть вещи посильнее цифр, счетов, расчетов!