Реликвии тамплиеров
Шрифт:
Нет, я его не узнавал. Рукоять ножа была из прохладного зеленого камня, а там, где она расширялась, образуя головку, посверкивали два красных самоцвета. Я вытащил его из ножен и чуть не уронил от потрясения: у меня на ладони холодной статью сиял узкий клинок Шаука. Шип!
— Когда-то он принадлежал одному сарацинскому князю, — говорил между тем де Монтальяк. — Его выковали в Дамаске лет сто или даже больше назад. На корабле полно людей, которые с удовольствием научат тебя с ним обращаться. — Видя мое бледное лицо и дрожащие руки, он добавил: — А пока сунь-ка его лучше обратно в ножны, а то еще порежешься.
Он произнес все это таким добрым, почти отеческим тоном, что злые чары Шаука тотчас рассеялись. Я громко засмеялся и сунул клинок в его зеленые ножны.
— А как?.. — спросил было я.
— Он торчал у тебя в плече, когда я тебя нашел, — объяснил де Монтальяк. — А теперь пошли, пора поесть.
Он провел меня в каюту, где уже ждал Жиль де Пейроль, который обрадовался, узнав, что я уже пришел в себя, и был, кажется, совершенно невредим после всех перипетий на набережной Дартмута. Каюта оказалась маленькая и низкая. Арочный проход вел прямо на главную палубу — я, оказывается, валялся на овчинах прямо рядом с ней; теперь они уже куда-то исчезли. Напротив двери располагались три окошка, из которых открывался вид на кильватерную струю, остающуюся позади корабля. Я высунул голову в одно из них, как только вошел в каюту, и обнаружил, что нахожусь довольно высоко над водой — очень высоко, подумал я, глядя, как из-под кормы, пенясь и крутясь, стремительно убегает зеленоватая вода. Нас сопровождали чайки, кружились и иногда пикировали к оставляемому нами белопенному следу. Только тут до меня дошло, что я совершенно не ощущаю признаков морской болезни; из того немногого, что я знал о кораблях, именно это всегда приводит в ужас всех сухопутных, но я чувствовал себя преотлично. Может быть, мне как-то удалось приспособиться к качке, пока я валялся без сознания. Как бы то ни было, я ощущал волчий аппетит и с удовольствием обнаружил, оторвавшись от окна, что на небольшом круглом столике, занимавшем середину каюты, красуется огромным кусок ветчины. Усевшись за стол, я здоровой рукой потянулся за Шауком — другая рука уже висела на перевязи, плотно примотанная к груди, — но капитан положил мне ладонь на плечо.
— Не следует мусульманским клинком резать свинину, если хочешь, чтобы он верно тебе служил, — заметил он мрачно. И протянул мне обычный нож с деревянной ручкой. — Этот можешь взять себе. Он уже достаточно осквернен, и ему безразлично, что резать.
Жиль довольно печально хмыкнул.
— Думаю, наш гость слишком сильно проголодался, чтобы размышлять о привычках и верованиях кухонных принадлежностей, — заметил он.
Сущая правда. Пища была простая, но превосходная, и я съел очень много и выпил все вино, которое Жиль мне подливал в оловянный стакан. Насытившись, я отвалился на спинку стула, едва подавив отрыжку, и только тут осознал, что мои хозяева все это время молчали. Они тоже ели, но не столь жадно, как я, и все время следили, чтобы моя тарелка не оставалась пустой. Но теперь де Монтальяк заговорил:
— Жиль назвал тебя нашим гостем, но это не совсем так. Нет, ты здесь вовсе не пленник, — тут же добавил он. — Однако, сам понимаешь, в Англию тебе возвращаться нельзя, а мы довольно долго не намерены приставать к берегу, где ты мог бы остаться. Так вот, — тут он бросил взгляд на Жиля, который мрачно кивнул, — предлагаю тебе стать членом нашей команды.
— А куда вы плывете? — спросил я, внезапно почувствовав некий дискомфорт. Мозг мой, видимо, слегка одурел от еды, так что соображал я туго и пока еще не слишком озаботился мыслью о собственном превращении из клирика в моряка.
Мои собеседники рассмеялись, кажется, очень довольные.
— На север. Далеко на север, туда, где обитают скрелинги, — сказал капитан. — А потом, если повезет, на юг. — Видя, что у меня уже готов следующий вопрос, он поднял руку: — Не беспокойся, Петрок. Никто тебя не заставит лазать по мачтам. Твоя голова пригодится нам больше, чем твои мышцы, хотя им тоже найдется дело. Нет, ты быстро соображаешь и силен духом. Любой человек, мужчина или мальчик, способный уходить от такого волка, как Кервези, обладает достаточной смекалкой, которая только окажет честь нашему кораблю.
— А теперь давай рассказывай свою историю, пока вино опять не погрузило тебя в трехдневный сон, — сказал Жиль, снова наполняя наши бокалы.
И я им все рассказал. Начал с того, как сэр Хьюг устроит ловушку с рассыпанным золотом в «Посохе епископа», потом об ужасных событиях в кафедральном соборе и так далее, со всеми подробностями. И сейчас, когда я оглядывался назад, вновь переживая эти события, но не участвуя в них лично, все они казались мне придуманными — скорее сказочной историей, чем реальностью. Воспоминание, как на меня брызнула кровь дьякона, заставило меня сделать паузу. Нож, которым он был убит, теперь висел у меня на поясе, и я вдруг задумался, в какие жуткие водовороты завлекает человека судьба. О смерти Билла я рассказал вкратце и сразу перешел к своему бегству, к долгим дням путешествия и, в конце концов, к возвращению в аббатство. Де Монтальяк перебил меня, спросив про Адрика, но Жиль, подняв руку, заставил его замолчать. А я уже говорил о последнем этапе своего путешествия. В те дни меня все еще переполняла смесь самых противоречивых чувств и эмоций: горе от потери будущего; печаль по погибшему Биллу; сожаление и раскаяние, от которых все горело внутри; невыносимый стыд за свой поспешный побег. Тело заживет быстро, но вот другие раны потребуют долгого времени, прежде чем затянутся. Так что я перешел к своему пребыванию под деревом на кладбище, и мои слушатели выказали достаточное благородство, посмеявшись над тем, как могильщики снабдили меня едой.
— Ну а все остальное вы знаете, — закончил я.
— Это верно, — сказал капитал. — Но ты, я вижу, устал. Мы тебя совершенно вымотали. Ложись, поспи, сон поможет залечить раны телесные и бальзамом прольется на раны душевные, заглушая пережитые ужасы.
И в самом деле, я только сейчас понял, насколько вымотан. Хотел было встать, но в ногах не осталось сил, и я бы непременно рухнул на стол, если бы Жиль не ухватил меня за пояс. К моему глубокому изумлению, он вскинул меня себе на плечо и понес из каюты, как охотник несет только что подстреленного оленя. Но капитан смотрел с одобрением, как мы уходим, и в глазах его была одна лишь озабоченность, а может, еще и грусть. Стоял ранний вечер, и по бледному небу бежали низкие облака. Огромный парус, раздутый ветром, нес корабль вперед, матросы сновали туда-сюда, занимаясь своими таинственными делами и не обращая на нас никакого внимания. Жиль отнес меня вниз. В остром углу, образованном на носу бортами корабля, был приготовлен тюфяк. Закрыв глаза, я растянулся на свежей, замечательно пахнущей соломе и едва заметил, что Жиль укрыл меня мягким тяжелым одеялом. Еще с минуту я ощущал, как подо мной раскачивается корабль, и чувствовал, что я вместе с ним лечу куда-то вперед, словно морская птица над волнами. Потом пришел сон безо всяких сновидений.
Глава десятая
Я проснулся и сразу услышал шум воды под собой и ощутил на груди жуткую тяжесть. Вокруг было сумрачно. Продрав глаза, я увидел, что на меня пялится другая пара глаз, огромных, золотистых и довольно близко поставленных. И понял, что меня придавил к палубе гигантский кот. Судя по тому, какое уютное тепло образовалось в месте соприкосновения наших тел, а также по весьма довольному выражению мохнатой мордочки, он пребывал у меня на груди уже довольно давно. Кот был поистине огромных размеров, весь покрытый длинной серо-золотистой шерстью, дыбом поднимавшейся над головой. Острые уши украшали длинные кисточки. Среди этого моря шерсти мордочка кота казалась странно маленькой, а близко поставленные глаза над крохотным черным носом придавали ей доброе и умное выражение, немного насмешливое, как у обезьянки. Я осторожно поднял руку, чтобы погладить его по голове, а он в ответ вытянул свою огромную лапу и нежно коснулся моей щеки. Я почесал его за мохнатыми ушами, и он начал довольно мурлыкать. От этого по моему телу пошла легкая вибрация, достигая печенки.
— Доброе утро, — сказал я ему.
Кот зевнул, и его усы защекотали мне шею.
— Ты кто такой?
Кот встал и потянулся, распушив свой пышный хвост. Потом наклонился и потыкался носом мне в лицо этаким дружеским жестом, затем повернулся, проследовал по моему телу и ушел, все еще продолжая мурлыкать.
Я встал и вслед за котом выбрался на палубу. Солнце уже сияло вовсю, и холодный, сырой воздух быстро прогнал остатки сна. Как обычно, все на корабле были заняты — скребли палубу, чинили паруса, делали массу всяких дел, которые оставались мне совершенно непонятными. Никто меня не приветствовал, даже не взглянул в мою сторону, так что я решил сам все тут осмотреть. Вчерашний день прошел как в тумане, но сейчас корабль уже начал складываться у меня в уме в определенный образ.
Это было огромное, широкое судно. С того места, где я стоял, под самой мачтой, вздымавшейся ввысь, кажется, прямо из середины палубы, корабль словно бы загибался вверх и впереди, и сзади. В передней его части палуба поднималась под острым углом, образуя нечто вроде деревянного строения, по верху которого шел ряд амбразур. За ним торчала короткая мачта, указывавшая нам путь вперед, в зеленоватое с белыми барашками море. Позади меня палуба заканчивалась, упираясь в деревянную стену надстройки, в которой была дверь, ведущая в капитанскую каюту. Над ней располагалась еще одна палуба, поменьше, тоже защищенная стеной с бойницами. Должен сознаться, что я, человек совершенно сухопутный и привыкший к каменным стенам, нашел эти деревянные укрепления довольно странными. На мой взгляд, это было нечто вроде небольшого замка, построенного из дерева. Маленький деревянный замок посреди моря. Даже на верхушке мачты имелось нечто вроде миниатюрной крепостицы, этакая башенка размером с половину большой бочки. Я еще поозирался вокруг и заметил оружие, аккуратно составленное там и тут — пики и нескладные, угрожающие на вид алебарды, ощерившиеся во все стороны остриями и зазубренными крюками, похожими на когти; здоровенные гнутые абордажные крючья. И команду я разглядел получше: тут были люди любого роста и веса, одни светловолосые, другие черные. Все они сильно загорели и казались довольно мрачными и суровыми. И любой выглядел так, словно был готов немедленно схватить одну из этих жутких алебард и сокрушить все вокруг. Меня аж передернуло, но тут корабль накренился, парус над головой захлопал на ветру, и все тут же оторвались от своих дел и подняли глаза, напряженные и готовые ко всему. Тут я понял, что ошибся, приняв их сосредоточенность за суровость и мрачность; эти люди жили в своем мире, окруженном деревянными стенами, и здесь они ориентировались свободно, прекрасно его зная. Это действительно крепость, и они готовы ее защищать до последней капли крови.