Ремесло древней Руси
Шрифт:
Мастер новгородского панагиара упорно сокращает окончания в предложном падеже (4 случая), мастер же троицкого потира пишет все окончания полностью. Есть различие и в титулатуре великого князя [1384] . Кроме того, формула подписи ювелира и даже начертание имени Иван различны: на новгородском панагиаре — «створена бысть… а мастер Иван» (через И восьмеричное); на троицком потире — «зделан бысть… а делал Iван Фомин» (через I десятеричное).
1384
Почтительное наименование Василия Васильевича «князем всея Руси», может быть, объясняется тем, что он только что заключил договор с Новгородом, выгодный для последнего: «укр?пися крестнымъ ц?лованiомъ отступитися великому князю Новгородцкiа вотчины…» (Никоновская летопись 1435 г.). Раздел был назначен на Петров день (29 июня 1435 г.), т. е. за два с половиной месяца до окончания панагиара мастером Иваном, но не был произведен в течение целого года.
Быть может, и самое изготовление данного панагиара стоит в какой-то связи с этими событиями: новгородцы были крайне заинтересованы в получении Бежецкого Верха, Вологды, Волока Ламского; Василий Васильевич, разбив и ослепив Василия Юрьевича
В историческом отношении надпись на панагиаре интересна еще и потому, что дополняет летописные сведения о князе Юрии Лугвеньевиче. По летописям известны его приезды в Новгород в 1432 и в 1438 гг. (Новгородская III летопись под соответственными годами). Оказывается, что он был в Новгороде и осенью 1435 г.
Все это убеждает в существовании двух различных мастеров, из которых Иван (автор новгородского панагиара) не только работал в Новгороде Великом, что следует из самой надписи, но и по происхождению был скорее всего новгородцем. В его работе мы видим хорошее знакомство с западноевропейским искусством.
Иван Фомин был, по всей вероятности, москвичом, работал не в монастыре, для которого сделан потир, а, вероятно, в Москве. Готические элементы в его работе не чувствуются, а рисунок скани выдает знакомство с более ранними московскими образцами, восходящими к скани типа «мономаховой» шапки.
При допущенном нами распределении мастеров между Москвой и Новгородом особое значение приобретает указанное выше необычайное сходство накладного литья на панагиаре 1435 г. с литьем на панагиях Вологды и Симонова монастыря [1385] .
Если готовое литье не послужило здесь штампом для отливки новых фигурок, то, очевидно, все эти фигурки отливались в той же мастерской, где изготавливался и панагиар, т. е. в Новгороде [1386] .
1385
ИАО, СПб., 1861, т. II, стр. 7-12; «Ризница Симонова монастыря в Москве», М., 1895.
1386
Решить окончательно этот интересный вопрос можно будет только после тщательного технологического анализа всего литья. В пользу Новгорода говорит и наличие западных мотивов в построении композиции «вознесенья», составленной из литых фигур. — См. Н.В. Покровский. Древняя Софийская ризница, стр. 74.
Интересно сопоставить западные элементы в ювелирном деле с готическими элементами в зодчестве (напр., Грановитая палата, поставленная в 1433 г. с участием иностранных мастеров из-за моря).
По времени существование этой мастерской совпадает с расцветом строительной деятельности архиепископа Евфимия.
Последняя подписная вещь изучаемой эпохи — это складень со сканным рисунком 1456 г. работы монаха Амвросия.
Надпись на внутренней стороне триптиха такова: «В л?то 6964 сiя iкона д?лана в Сергееве монастыре при благов?рн?м великом князi Васил Васильевиче повел?нiемь iгумена Васiана Сергеева монастыр? рукою iнока Амброс» [1387] .
Игумен Вассиан — известный впоследствии Вассиан Рыло, автор послания на Угру в 1480 г., был в Троицко-Сергиевом монастыре с 1455 по 1466 г. Его временем датируются и другие вещи, дошедшие до нас. Выше, говоря о развитии сканного дела, мы уже отмечали роль монастырского резчика и златокузнеца Амвросия в создании целой школы скульпторов и мастеров сканного дела. В середине XV в. выработался тот тип скани, который послужил образцом для ювелиров XV–XVI вв. Работы Амвросия (ставшие известными лишь благодаря тому, что монастырская ризница была превращена после Октября в музей) привлекли внимание исследователей своими высокими художественными качествами. Амвросия сравнивали с античными мастерами и с мастерами Возрождения [1388] .
1387
Ю.А. Олсуфьев. Опись крестов, стр. 195 (воспроизведения триптиха); В.К. Никольский. Русский ювелир XV в., стр. 19; Его же. Древнерусское декоративное искусство, рис. 10.
1388
«…Все яркие композиционные особенности, всю грацию движений и выразительность фигур вложил скульптор в эти сантиметровые миниатюры, рядом с которыми хочется ставить мастерство резчиков древней Эллады — художников гемм и инталий». — В.К. Никольский. Русский ювелир XV в., стр. 18.
Такую же высокую оценку мастерству Амвросия дают Ю.А. Олсуфьев («Опись крестов Троице-Сергиевой лавры», 1921), сравнивающий его с Бенвенуто Челлини (стр. 136), и Ф.Я. Мишуков («Утварь Троице-Сергиевой лавры»).
В.К. Никольский («Древнерусское декоративное искусство», стр. 51) сопоставляет скань Амвросия со сканью Ивана Фомина, отмечая большое сходство в работе двух близких по времени и месту мастеров.
Мы исчерпали список мастеров, известных нам по имени, мастеров, обслуживавших московского князя, богатейший русский монастырь — Сергиев и крупнейшего князя церкви — новгородского архиепископа. К сожалению, подавляющее большинство уцелевших до нашего времени вещей является церковной утварью. Канонические требования, несомненно, стесняли свободу творчества ремесленников-ювелиров и не позволяли им полностью показать свое искусство. Единственное исключение представляет рогатина Бориса Александровича Тверского, открывшая неизвестный нам загадочный и увлекающий мир образов, знакомых древнерусскому мастеру. Если справедливо допущение, что на втулке рогатины изображены сцены из какой-то повести или былины, то мы можем судить не только об элементарной грамотности оружейника-ювелира, но и о его литературных вкусах.
Изящные гравированные рисунки рогатины в какой-то мере позволяют нам почувствовать утонченную роскошь придворного быта этого князя-строителя, с именем которого (на полвека раньше, чем с Москвой) была связана горделивая идея третьего Рима.
Ко времени Ивана III крупнейшие русские города, как Москва, Новгород, Тверь, Суздаль и др., обладали уже высокоразвитым ювелирным ремеслом, знавшим сложную технику для выполнения дорогих заказов
Поэтому совершенно закономерно то, что в конце XV в. мастерство московских ювелиров стало широко известным за пределами молодого государства.
В 1495 г. Менгли-Гирей, знавший толк в русском оружии и панцырях, просит у Ивана III различных изделий московских ювелиров:
«Менгли-Гиреево слово.
Великому князю Ивану князю, брату моему, поклонъ. Посл? поклона прошенье мое то: мисюрской салтанъ писанъ и шитъ узорчатъ шатеръ прислалъ. Дастъ Бог въ вешнiе дни ?сти и пити надобе, въ два ведра доброва д?ла серебряны чары да наливки серебряны прошу у тебя; наливка бы не мала была, по чар ? посмотря, доброва бы д?ла наливка была; твоя брата моего любовь въ ночь и въ день съ сердца не сойдетъ, серебряную чару исполнивъ меду, про твою, брата моего, любовь чашу всегды полну пьемъ.
У нас такъ сд?лати мастера доброво не добыти, а у тебя у брата моего, так е есть…» (курсив наш. — Б.Р.) [1389] .
В татарском археологическом материале мы находим серебряные и золотые ковши — «наливки», подражающие русской работе. На одном золотом ковше из станицы Белореченской есть даже имитация русской уставной надписи по краю [1390] .
1389
«Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою и Нагайской ордами и с Турцией», т. I. — Сб. РИО, СПб., 1884, т. XLI, стр. 220.
Спустя три года просьба повторилась: «…да л?тось съ Звенцомъ чару серебряну и съ наливкою прислалъ еси, тебя, брата своего, твою чашу всегды пити; Того д?ля великой кубок прислал бы еси… У тебя, у брата моего прошенья не просити — что ми д?яти? А у меня нет». (Там же, стр. 267).
1390
ОАК за 1896 г., стр. 31, рис. 167а и 167б; стр. 33, рис. 179.
4. Разные ремесла
В этот раздел мы вынуждены поместить не только второстепенные ремесла, занимавшие незначительное место в системе городского производства, но и ряд важных и существенных. Причина заключается в чрезвычайной скудости письменных и вещественных источников этой эпохи, вследствие чего в наших знаниях немало досадных пробелов.
Деревенские гончары, как мы видели выше, нисколько не продвинули вперед в изучаемую эпоху изготовление посуды; то же нужно сказать и о городских гончарах. Отличие массовой городской керамики XIV–XV вв. от керамики домонгольского времени заключается в таких мелочах, которые совершенно не важны для общей характеристики производства. Можно отметить только упрощение ассортимента гончарных изделий, исчезновение после монгольского завоевания целого ряда типов посуды. К таким исчезнувшим Видам относятся амфоры-корчаги киевского типа. В слоях XIV–XV вв. этот вид посуды, характерный для городов XI–XII вв., совершенно не встречается. С исчезновением узкогорлых амфор порвалась последняя нить связи русского города с античным наследием. Встречавшиеся в XI–XII вв. не только в южных, но и в северных княжеских городах (Смоленск, Суздаль, Владимир, Рязань) амфоры-корчаги не возродились после татарского нашествия. В XIV–XVI вв. появляются огромные горшкообразные сосуды для пива, браги и зерна, на которые по семантической связи переносится старое название «корчага» [1391] .
1391
А.А. Потапов. Древний погреб близ Крымской площади. — «По трассе первой очереди Московского метрополитена», 1936, рис. 92, стр. 148; В. Даль. Толковый словарь великорусского языка. См. под словом «корчага».
Единственный случай, когда амфора-корчага оказалась связанной с памятником XV в., — это рисунок в Радзивилловской летописи [1392] . Но в данном случае перед нами любопытный пример копирования более раннего образца XII в. [1393] Одновременно с амфорами-корчагами из обихода городских гончаров исчезают и глиняные светильники и поливная керамика. Высшее достижение домонгольской керамической техники (опередившей в этом отношении западноевропейскую) — полихромная поливная керамика — в XIV–XV вв. неизвестна ни в качестве мелких поделок, ни как строительный облицовочный материал. Искусство поливы возникает вновь в северорусских городах лишь в самом конце XV в. [1394] Только в Новгороде мы встречаемся с поливными изделиями, правда, несравненно худшего качества, чем киевские. А.В. Арциховский при раскопках Славенского холма обнаружил остатки мастерской глиняных игрушек XIV–XV вв. Игрушки (главным образом птички) покрыты желтой поливой плохого качества [1395] .
1392
Радзивилловская или Кенигсбергская летопись. Фотомеханическое воспроизведение рукописи 1902 г., л. 72 об. Рисунок иллюстрирует известную легенду о белгородском киселе; изображены два печенежина с амфорами в руках («они же нальяша корчагу цежа и сыты отъ колодязя и вдаша печен?гом…»).
1393
А.В. Арциховский. Миниатюры Кенигсбергской летописи, М., 1932. — Копирование мастерами XV в. образцов XII в. А.В. Арциховский доказывает на других примерах.
1394
А.В. Филиппов. Древнерусские изразцы, т. I, М., 1938. — Первое применение изразцов с зеленой поливой встречается во Пскове в церкви Георгия, что «со взвозу», построенной в 1494 г. На изразце изображен бородатый всадник в остроконечной шапке. А.И. Некрасов пытался видеть здесь влияние золотоордынской культуры («Татаризмы в русском орнаменте XV–XVI вв.», 1930, вып. 1).
1395
Великий Новгород. Зал IX (Путеводитель по Гос. историческому музею Сост. С.А. Таракановой-Белкиной, М., 1940, стр. 12).