Решающий шаг
Шрифт:
— Мавы, эй! Мавы!
Мавы все время разжигал за дверью чилимы и подавал в кибитку. Но тут как раз подошла Мехинли и заговорила с ним. Он не сразу услышал голос хозяина, а услышав, мигом вскочил в кибитку:
— Перед тобою, ага! Что прикажешь?
— Ну, куда ты запропастился, поганец? — довольно мягко обратился к нему Халназар-бай. — Заставляешь кричать... Иди скажи, пусть несут обед!
Затем он вынул горсть сотенных бумажек и положил на ладонь Покги Вала:
— Пусть послужат делу избавления
Толстяк Покги сжал в пятерне хрустящие бумажки.
— Пусть размножатся в тысячу раз!
Начали намечать, кому должны быть даны в подарок халаты. Увидев просящие глаза Мамедвели, бай угодил и ему:
— Ходжам-ага, вознеси молитву! Да избавит бог наш народ от этого бедствия... И тебе в подарок один халат!
Мамедвели, как сидел, так и вознес руки к небу:
— Да будет милостлив создатель ко всем правоверным, а между ними и к нам, туркменам! Во имя аллаха! Аллах велик! Да будут пиры и празднества!
За пловом быстро договорились послать к Гюльджамал-хан толстяка Покги и Нобат-бая.
Глава двадцать третья
После свадьбы младшая сестра Ашира, Огуль-Гёзель, согласно обычаю, приехала в дом отца. Прошло уже немало времени с тех пор, как за нее выплачен калым, а она все еще оставалась дома. Каждый день у кибитки появлялись люди, требуя: «Верните!» Огуль-Гёзель ничего еще не успела сшить и приготовить. Поэтому сегодня, собрав девушек и молодух к себе в кибитку, она с их помощью дошивала шелковый халат и два платья.
Семь или восемь девушек и молодых женщин сидели вдоль стены, заняв всю женскую половину кибитки. Среди них была и Айна. Лучи высоко поднявшегося солнца, проникая сквозь дымовое отверстие, заливали светом маленькую кибитку.
Сверкая белизной зубов, молодые женщины смеялись, подшучивали над Огуль-Гёзель. Одна из них, светловолосая, одетая в шелковое платье, с высоким боры-ком, серебряными подвесками и браслетами в пять колец, бросила на молодую насмешливый взгляд и сказала:
— У Огуль-Гёзель сейчас на душе кошки скребут. Достанется ей от мужа!
Другая возразила:
— Ничего! Я хотела бы сейчас быть на ее месте.
— Чему завидуешь?
Остальные подхватили:
— У нее, наверное, сердечко сейчас так и прыгает!
— Сама здесь, а сердце — далеко!
— Потерпи, козочка, считанные денечки остались!
— Девушка, скажи — один день!
— А что такое один день, девушки? Не успеешь и чаю выпить, как прискачут гонцы от милого.
Огуль-Гёзель, стегавшая рукав халата, пыталась остановить поток насмешек:
— Хватит вам болтать попусту!
Гелин принялись пуще прежнего чесать языками:
— Знаем, козочка! Твои денечки переживали и мы!
— На уме одно, на языке другое!
— Девушки, посмотрите-ка на нее! У нее углы губ не сходятся!
— Фу, девушка, постыдилась бы! Разве можно показывать всем, что делается у тебя на душе?
Все захохотали. Огуль-Гёзель смутилась. Одна молодка, недавно вышедшая замуж, подмигнула подругам:
— Что вы к ней привязались! Что же ей теперь — плакать, бедняжке?
— Может и поплакать, если не хочет возвращаться к мужу!
— Ой, что болтает эта Нязик! О чем девушке грустить? Что ее обнимает парень с черными усиками?
— А что, если усы жесткие и будут колоть нежную щечку?
Огуль-Гёзель попыталась напустить серьезность на себя, но из этого ничего не вышло. Зубы ее опять сверкнули белизной:
— Да ну вас совсем! Не нашли другого разговора...
Однако шутки еще долго сыпались со всех сторон, заставляя молодую то краснеть от смущения, то смеяться вместе со всеми.
Только жена Ашира не принимала участия в веселых шутках. Она сидела за шитьем в углу, и в лице ее не было ни кровинки. Ей было не до веселья.
Мать Ашира, готовя угощенье для девушек, то входила, то выходила. Когда она услышала разговор о том, что по царскому веленью всех молодых мужчин будут отправлять на войну, она чуть не упала.
Девушки и гелин заговорили о письмах с фронта, о наборе добровольцев-джигитов. Разговор коснулся и вчерашнего торга у Халназара и поездки посланцев к вдове Нурберды-хана.
Одна из гелин сказала:
— Да не поколеблется счастье Халназар-бая! Он, говорят, отвалил за арендный урожай кучу денег. Будто сказал даже: «Мне урожай не нужен, возьмите деньги взаймы».
Другая возразила ей:
— Ой, девонька, и вознесла же ты его — до самых небес. А разве не Халназар-бай всегда обманывает народ и оставляет дейханина голодным? Речи его сладки, а мысли — яд.
Хвалившая Халназара не стала спорить и перевела разговор на другое.
— Что там ни говори, — сказала она, — а если Гюльджамал-хан дадут деньги, дело, бог даст, уладится.
Девушки наперебой затараторили:
— Говорят, она прочла молитву братства с белым царем. Конечно, брат не откажет в просьбе сестре!
— Как он может отказать! Перед Гюльджамал-хан, говорят, дрожит сам наместник царя.
— Если царь не послушает ее, то, может быть, хоть побоится. Ведь если все туркмены повернут в одну сторону, никто перед ними не устоит!
Постепенно страхи рассеялись. Снова посыпались шутки. Кибитка наполнилась смехом. На лицах девушек и гелин заиграли улыбки. Повеселела и Айна. Из разговора она поняла, что ее Артыку пока ничто не угрожает, и от радостного волнения щеки ее запылали как маков цвет. Но ее радостное настроение длилось недолго — его отравили острые язычки.