Республика словесности: Франция в мировой интеллектуальной культуре
Шрифт:
С точки зрения Л. Тевено, современные социальные науки не могут дать ответ на вопрос о том, как люди связаны с предметами и какие формы реализма описывают эти связи [550] . Поэтому требуется начать исследование форм реализма. Это исследование продолжается в работе над понятием «политических грамматик», хотя судить о результатах этого проекта пока еще преждевременно [551] . Вопрос о том, как создается доступ к реальности или к множественным реальностям, о плюрализме реализмов представляется новаторам особенно важным.
550
Новый реализм, адекватный современному этапу развития социальных наук, по мнению Лорана Тевено, должен быть отличен от «классического реализма, от позитивистского, натуралистического реализма, и от реализма естественных наук» (Цит. соч. С. 25). Противопоставленный этим «старым реализмам», новый реализм должен предусмотреть режим реальности не только для человека и человеческих отношений, как это делали социальные науки в прошлом, до кризиса, но и режим реальности предмета. Должны быть найдены разные режимы реализма — для человека, для социальных отношений и для материального предмета, по поводу которого эти отношения возникают.
551
Тевено
Нужна концепция реализма, совместимая с реализмом естественных наук, который включал бы не только социолога и социальных актеров, но и предмет, по поводу которого возникает конфликт. Вместо единого плана реальности, который провозглашают Делёз, а за ним и Латур, который первым из социологов увидел и человека, и предмет в процессе социального действия, нужно задуматься об исследовании разных форм реализма и разных способов доступа к реальности. Главный для меня вопрос — это вопрос о том, как осуществляется доступ к множественным реальностям, —
говорит Лоран Тевено.
Вместо того чтобы снять болезненные вопросы, поставленные перед социальными науками кризисом последних десятилетий, проект возрождения реальности лишь обнажает те глобальные трудности, которые не могут преодолеть современные социальные науки в своих попытках вернуть свой докризисный образ. Парадоксальность демарша новаторов заключается в стремлении возродить реализм, не отказываясь от конструктивизма, в котором они нуждаются ничуть не меньше, чем структуралисты. Неудивительно, что новаторство было многими прочтено как новая форма социального конструктивизма, правда, более наполненная реальностью, но остающаяся в рамках все той же эпистемологической модели. Конечно, такая интерпретация очень обижает новаторов:
Они очень часто принимают нас за старых левых. Я могу показать статьи в «Le D'ebat», где нас смешивают с Бурдье и с социальным конструктивизмом, что есть самая чудовищная несправедливость…
Плюрализм реализмов или даже, в более мягкой формулировке, плюрализм режимов реализма ставит целый ряд новых, трудно разрешимых вопросов. Плюрализм реализмов влечет за собой вопрос о плюрализме «режимов объективности» и истин. Следовательно, он подрывает традиционную идею объективности. Вместе с тем вера в объективность науки и в способность научного сознания объективно изучать «объективную реальность» является необходимой предпосылкой размышлений новаторов. Объективизм [552] — в разных формах, часто весьма непоследовательных и компромиссных, — остается неизбежным спутником их «жажды реальности».
552
См. об идее объективности в американской историографии: Novick Peter.That Noble Dream. The «Objectivity Question» and the American Historical Profession. Cambridge, 1990.
За оригинальными идеями новаторов, которыми так богаты их работы, прослеживается вполне определенный выбор направления их теоретических размышлений, который определяет важную особенность их проекта возрождения социальных наук. В нем трудно не узнать позитивистские мотивы или «позитивистский пафос», всегда подспудно присутствующий в практиках даже тех направлений социальных наук, которые, как, например, в свое время школа «Анналов», превратили позитивизм в главную мишень для своих атак. Его иногда называют «тривиальным позитивизмом» [553] или «имплицитным позитивизмом», справедливо подразумевая, что осознанный или эксплицитный позитивизм гораздо реже встречается в наши дни. Конечно, было бы нелепо называть новаторов «позитивистами» или пытаться обнаружить влияние философии Огюста Конта на их исследовательскую программу [554] . Речь идет о позитивизме в том расширительном и метафорическом смысле, в котором это слово часто фигурирует в повседневной речи в академической среде, а именно о смеси объективизма, сциентизма, реализма. Эти настроения, среди которых стремление сблизить методы и подходы гуманитарного и естественнонаучного знания и попытка вывести объективность познания гуманитарных наук из материальной реальности изучаемых ими объектов играют особую роль, легко соединимы с другими, зачастую противоречащими им идеями.
553
Oexle O. G.L’histoire en d'ebat: de Nietzsche `a Kantorovitch. Paris, 2001. P. 28, note 70.
554
Согласно Конту, у новаторов знание об обществе — «социология», — созданное по аналогии с естественными науками, должно обладать столь же точными методами и приносить столь же бесспорные результаты в виде объективных законов, как математика или физика. Было бы наивным также пытаться отыскать у новаторов безусловную веру в познаваемость мира и в общественный прогресс как главный двигатель истории и науки, которые находятся в сердце построений Конта и его последователей. Подробнее о философии Огюста Конта см.: Арон Р.Этапы развития социологической мысли. М: Прогресс-Универс, 1993. Гл. «Огюст Конт».
Чтобы показать, что сегодня для многих выглядит привлекательным в стремительно распространяющемся позитивистском пафосе, процитируем часто воспроизводимый пассаж одного из отцов-основателей французской историографии Габриеля Моно. В 1876 году, формулируя требования к статьям в новом журнале «Ревю историк», он характеризует как новый режим научности, так и предшествующий период в терминах, крайне сходных с теми, которые можно встретить у сегодняшних новаторов:
[Исторические работы] должны быть строго научными. Каждое утверждение должно сопровождаться доказательствами, ссылками на источники и цитаты, категорически исключая глобальные обобщения (…) Мы осознали всю опасность преждевременных обобщений, глобальных систем, созданных априори, которые претендуют на то, чтобы все объяснить и все охватить (…) Мы ощутили, что история должна быть предметом медленного и методического исследования, где происходит постепенное движение от частного к общему, от детали к целому (…) Только благодаря таким исследованиям можно выводить, исходя из серии точно установленных фактов, более общие идеи, снабженные доказательствами и поддающиеся проверке [555] .
555
Цит. no: Noiriel G.Sur la «crise» de l’histoire. P. 62.
Конечно, новаторы любого из течений «прагматической парадигмы» избегают говорить о позитивизме применительно к себе, справедливо акцентируя оригинальность многих предлагаемых ими решений, что делает особенно странным рецидив этой хронической болезни социальных наук в их творчестве. Критике позитивизма удалось закрепить за этим понятием оттенок архаизма, методологической наивности, так что требуется определенная смелость — или истинная преданность идее, — чтобы принять такое определение на свой счет. Некоторые ярые защитники позитивистского пафоса в истории, такие как, например, Жерар Нуарьель, искренне считают, что философы специально
556
Ibid. P. 113.
557
Delacroix Chr., Dosse F., Garcia P.Les courants historiques en France. I9 c— 20 csi`ecles. Paris. 1999. P. 249, 277, 273.
558
Noiriel G.Op.cit. P. 55 ff; Dosse F.L’Histoire // Cursus. Paris: AColin, 2000. P. 24 ff. Чтобы защитить своих предтеч от упрека в позитивизме, они противопоставили влиянию позитивизма на французскую историографию конца XIX века попытки «историков-методистов» подражать немецким историцистам, и прежде всего Леопольду фон Ранке.
В условиях кризиса социальных наук, когда вера в них оказалась подорвана, а их роль в обществе, как и ценность научного познания, стала восприниматься крайне скептически, возврат к позитивизму, приобретающий в последнее время черты все более массового и стихийного движения среди исследователей [559] , не может не заставить задуматься. Совсем недавно казалось, что позитивистский пафос глубоко дискредитирован, изгнан «с переднего края» гуманитарного знания (что не мешало сохраняться анклавам позитивизма в практике различных научных школ). Такого рода уверенность основывалась не только на беспощадной критике, которой многократно подвергался позитивизм, и не только на понимании архаичности этого течения. Важные предпосылки, на которых базировался позитивизм, и прежде всего эпистемологический, научный и социальный оптимизм, были перечеркнуты историей Европы XX века, погребены под обломками двух мировых войн и концентрационной вселенной. Последний всплеск научного оптимизма, пришедшийся на 60-е годы, закончился разочарованием в возможностях науки предсказывать грядущее. Наука перестала рассматриваться как будущее мира. Постмодернизм, прозвучавший как реакция на сциентистские иллюзии 60-х годов, вызвал общий кризис доверия к научному познанию. Каковы сегодня причины возрождения позитивистского пафоса, позволяющего ему проникать в столь интересные и оригинальные направления исследований, каким, безусловно, являются работы новаторов?
559
Если в конце 80-х годов призывы вернуться к «образцам социального знания», к основам профессионального мастерства, таким какими они существовали во второй половине XIX века, раздававшиеся как в Европе, так и за океаном, еще носили случайный, разрозненный характер ( Stanford М. An Introduction to the Philosophy of History. Oxford, 1988), то сегодня они находят все более массовый отклик в сердцах историков, социологов, антропологов.
Истоки популярности позитивистского пафоса последнего десятилетия иногда ищут в политической сфере, проводя аналогии с трансформациями политической мысли. Тогда позитивизм выступает как понятие-убежище от разочарований в несбыточности левой утопии, сполна прочувствованных во Франции во время политического кризиса 1995 года [560] . Такую точку зрения высказывает в частности, Нора (со ссылкой на Марселя Гоше):
— С чем связано возвращение позитивизма?
— На этот вопрос трудно дать точный ответ. Это понятие-убежище, укрытие от обманутых надежд, возвращение от революционной утопии к минималистской исследовательской программе: «По крайней мере, известно, что это верно, и из этого следует то-то». Эти изменения параллельны тем, которые наблюдаются во французской политической мысли. Сейчас мы переживаем очень странное возвращение к воспеванию Республики, что пятнадцать лет назад показалось бы гротескным, нелепым. Точно так же пятнадцать лет назад апелляция к позитивизму показалась бы узостью чрезвычайной. Апология Республики выглядела тогда проявлением мелкобуржуазности, произносить само слово «республика» было так же смешно (в политическом дискурсе), как петь Марсельезу вместо занятий философией. (…) Позитивизм — это ценность-убежище… Конечно, лучше утверждать что-то маленькое и точное, чем большое и неверное, но возврат к позитивизму есть огромный шаг назад с точки зрения амбиций философии истории. К сожалению, все попытки вырвать историю у позитивизма, которые делались в 70-е годы, ни к чему не привели. Я этому сопротивляюсь по привычке… Очевидно, нужно научиться жить с этим как с хронической болезнью…
560
«1995 год — это точная дата начала позитивистской атаки, так как это дата великой забастовки. В 80–90-е годы было ощущение, что борьба за просвещенную мысль окончилась победой, что та борьба, которую вел „Le D'ebat“, завершилась триумфальной победой. Поэтому в номере, посвященном десятилетию журнала, и появилась редакционная статья под названием „Мы победили“. Но в 1995 году произошел возврат популярности левых утопистов, для которых главной идеей стала идея сопротивления. Сопротивления чему? Нужно вспомнить и притягательность образа движения Сопротивления эпохи войны, коннотации которого пытались возродить. Удивительно, когда все это происходит в абсолютно мирном обществе. Это стремление вернуть себе право заблуждаться. „Не смейте посягать на мою тупость! Это мое право — думать, как хочу! и я протестую!“ Этому тем труднее что-либо противопоставить, что речь идет не о философском вопросе, а об антропологическом отношении.» — говорит Пьер Нора.
Однако, хотя начало позитивистской атаки в середине 90-х годов не вызывает сомнений, а связь возрождения позитивизма с изменением идентичности левых никак нельзя сбрасывать со счета, феномен позитивистского ренессанса невозможно вывести из локально-французского политического контекста. Дело в том, что сходные тенденции наблюдаются и в англосаксонском мире. Пионерами движения «назад к позитивизму» за пределами Франции оказались историки. «Гиперпрофессионализация исторического цеха», акцент на технических навыках и неприкосновенность тематических границ, преобладание количественных методов анализа (к которым всегда оставались склонны многие историки) приобрели особое значение для исторической профессии, например, в Великобритании и в США уже в 80-е годы [561] . В России позитивистский ренессанс с особой силой охватил академию в середине 90-х годов [562] .
561
Novick P.That Noble Dream. The «Objectivity Question» and the American Historical Profession. Cambridge, 1990.
562
Хапаева Д.Герцоги республики в эпоху переводов (в печати).