Ретроспект: Эхо
Шрифт:
– Кто его знает, что произошло тогда на локаторе, но одно было ясно – плохо дело. Мы, местные, знали, что выше нас стоит секретный объект. Никто об этом не говорил, но охраны было - мышь не проскочит. Понятное дело, не совались туда. Места тут глухие и захоти американцы со спутника чего разглядеть, не много бы увидели. В общем, привыкли, что под боком военные, хотя самих их не видели. По деревням они не ходили, но к локатору не пускали никого, хоть с виду обычная часть ПВО. Но слухи ползли, несмотря на всю секретность, кто его знает, где правда, а где брехня, но только говорили, локатор это так, для виду, а остального глубоко внутри.
– Так что, их никогда не видели?
– Почему не видели, видели. Сам и видел, мельком, когда нас бросили в восемьдесят шестом тушить реактор. Я ведь в химзащите служил, на такие вещи взгляд у меня наметан. Нас на БТРах, под вой сирен от локатора везли, дали похожие комбинезоны, а перед этим какие-то уколы ввели, особые. Всю дорогу от них нам плохо было, но только благодаря им, наверное, и уцелели. Так вот когда везли, то через щель люка было видно, что едем под землей - темно было, фары включены и выехали возле самого четвертого энергоблока.
– И много вас было?
– Не считал, не до этого было. Нашей задачей было не допустить угрозы цепной реакции в других реакторах. Послали в самое пекло, а после всего, когда возвели саркофаг, не разрешили выехать за пределы зоны отчуждения и подписку взяли, вот и жил здесь. Думал, недолго буду мучиться, мужики ведь один за другим уходили, вон их целое кладбище лежит. Но, неожиданно для всех, выжил.
Он бросил взгляд на полуоткрытую дверь дома, потом поманил разведчика за собой и повел через заросли к скрытому в бурьянах погребу, открыл тяжелую ляду и спустился внутрь. Щелкнул включатель и погреб залил тусклый свет лампочки, ляда скользнула на место и они оказались в глубоком, вытянутом погребе. В мурованных из кирпича отсеках лежала потемневшая прошлогодняя картошка, пахло сыростью, на деревянных нестроганых досках стояла консервация, покрыв снаружи банки налетом многолетней плесени. Какое-то время разведчик вопросительно смотрел на старика, тот хитро улыбнулся, подошел к беленой стене и постучал пальцем. Неожиданно раздался глухой металлический звук, разведчик колупнул стену и под бетонной пленкой оказался тускло блеснувший свинец.
– Сколько же тут его – пораженно обвел погреб глазами разведчик, прикидывая размеры – целый бункер.
– Ну да, надо мной так и смеялись, бункер, говорили, рою. Если бомба упадет, так никакой бункер не поможет. Но они не были на станции, а я был. Словно с ума сошел после увиденного, начал обшивать стены свинцом, ну и еще кой чем. Когда небо в девяносто первом среди ночи заполыхало, кто в чем был так сюда и прибежал. Так и пересидели всем хутором, пока наверху грохотало и землю трясло. Думали, мир вверх дном перевернулся. Потом, когда все утихло, вылезли наружу, все вроде на местах стоит, дозиметр трещит, но пока терпимо. Потом глянули - вблизи хутора следы от БТРов остались, видать, приезжали за нами. Стали мы за головы хвататься, да потом перестали, когда пошли по следам и увидели что от них осталось. Осталось от них мало, словно кто в жернова бросил. Вот так оно и было. Первое время пробовали выбраться отсюда, кто помоложе и покрепче, да только все сгинули. Потому оставались здесь, спали прямо в погребе, одеял натаскали сверху, припасов. Так и жили, привыкали к аномалиям, к новой Зоне, а она привыкала к нам.
Ляда отъехала в сторону, и над люком показалось лицо Полины:
– У меня все готово, если вы закончили, то давайте к столу.
Гордеич весело подмигнул Вересу, взял из полки банку с огурцами, и пошел вверх по ступенькам.
Верес прикрыл глаза от солнца, и пошел вслед за ним, отметив про себя, что комбинезон Полина уже успела убрать.
Покончив с обедом, дед позвал Полину в другую комнату, а Верес, сидя на крыльце, безуспешно пытался растормошить спящий голем. Через некоторое время вышла Полина, и вид у нее был расстроенный:
– Дай анализатор.
– Вот – разведчик отцепил от пояса аптечку – что-то случилось?
– Не мне, деду.
Верес вошел комнатку, где лежа на постели согнулся в приступе кашля Гордеич, приложил анализатор к его плечу, и после того как аптечка ввела несколько уколов, взглянул на дисплей, хмыкнул и протянул Полине. Она посмотрела на экран, побледнела, а потом бессильно уронила голову, всматриваясь в уснувшего старика.
Разведчик вернулся на крыльцо и раскурил сигарету, возвращаясь к проблеме связи. Скрипнула дверь, но вместо девушки вышла Жучка, зевнула, равнодушно посмотрела на него безглазой мордой и, цокая острыми когтями, поплелась в бурьяны. Полина подошла так тихо, что разведчик даже вздрогнул от неожиданности, когда она села рядом и, не говоря ни слова, вытянула из пачки сигарету и закурила. Верес отрешенно смотрел, как на развесистом молодом клене переливаются крылья гигантской стрекозы, как едва заметно мерцает пятно «пятна», с многократно усиленной силой тяжести впрессовавшего кусты в землю и образовав почти идеально ровную окружность. Чуть далее вихрилась, примостившись на крыше соседнего полуразрушенного дома, слабенькая «спираль».
– Он заменил мне отца, заменил всех, подобрав бредущую в состоянии человеческого овоща, с трудом переставляющую ноги, пускающую слюни и выходил, вернул в человеческое обличие, не отходя ни на шаг. Мне повезло, а вот Федулов и Кириенко не выжили, их структуры не смогли перестроиться под воздействием резкой смены топологических констант. Через несколько дней они умерли в ужасных муках и бреду, он похоронил их там, в конце улочки. Ты спрашивал что такое «Проект», и какое я имею к нему отношение? «Проект» это глобальная программа противоракетного щита, созданного нами по заказу Минобороны на основе «суперструнных» технологий. Знаешь что такое «суперструны»?
– В общих чертах… колебания квантовых струн порождает частицы второго уровня - все известные нам частицы.
– Это если в двух словах. Принято считать, что квантовая механика и общая теория струн удел отвлеченной физики, мечтателей, грезящих о недостижимом, но то, о чем весь мир только мечтает – мы воплощаем в жизнь. На следующем витке военные воплощают это в смерть. Все очень просто и прозаично. Было бы лучше, если бы мир никогда не увидел общей теории поля, разработанной нашим соотечественником. Но случилось то, что случилось - кто-то увидел в теории ключ к неограниченной власти. Разумеется, во благо родины и всего прогрессивного человечества, все теми же методами. Не понятно почему «Проект» решили развернуть здесь, так близко к границе - возможно для того, что бы поле «сияния» было как можно ближе к западному фронту, как наиболее вероятному с точки зрения возможного нападения, но это только предположение. Настоящих причин не знает с никто, по крайней мере, из тех, кто был на три-экс. Секретность на объектах была высочайшая, даже наверху о них мало кто знал, и, если учесть, что сейчас вы знаете еще меньше чем я, рядовой физик-полевик, то и те малые клочки информации, просочившиеся вовне, были уничтожены.
Верес согласно кивнул, а Полина выбросила окурок в бурьян, обняла колени и продолжила:
– В «Проект» я попала случайно. Откуда же я могла тогда знать, наивная молодая дура, свято верящая во вдолбленные нам идеалы родины и коммунизма, что каждый, мало-мальски выделяющийся из усредненной серой толпы, находится под пристальным наблюдением спецслужб. Едва я успела защитить диссертацию у Шумана, как за мной пришли.
– Ты защищалась у Евгения Петровича? – удивленно вскинул бровь Верес.
– Да, у него. Ты что, его знаешь? Хотя, после катастрофы, понятное дело что знаешь. В общем, за мной пришли, и так я попала в зону. Тут еще не было никакой зоны, стройка была почти завершена, «глушилки», сбивающие шпионские спутники с толку и скрывающие нас как под покрывалом, работали денно и нощно, а потом, когда военные взялись соединение подземных коммуникаций, отключили за ненадобностью. Я не экономист, но и так было ясно, что в «Проект» вбухивали огромные суммы и ждали, что он себя оправдает. Перед нами поставили прямую и конкретную задачу - разработать поле, которое служило бы как противоядерный щит от ракет противника. Если учесть, что созданное поле должно было накрывать всю страну, то можешь себе представить масштаб работ и энергетические затраты для его функционирования. Добавь к этой головоломке одну немаловажную деталь - во включенном состоянии поле должно иметь нулевое внутренне значение или быть приближенным к нему. Если сказать проще - быть безвредным для окружающей среды и населения. Ведь никому не хотелось сменить радиоактивное облучение на что-то похуже. Задачу нам поставили заведомо невыполнимую – перевести теорию струн во вполне конкретный поставленный результат. Работа шла во всю, нам предоставляли все запрошенные мощности, для первичного запуска даже соорудили поблизости Чернобыльскую АЭС. Но мы топтались на одном пятачке, ни на шаг не продвинувшись в нужном направлении, хотя попутно сделали немало других открытий, за которые нам уже при жизни должны поставить памятник. Но мы осознавали, что памятник у нас будет только один – надгробный, если мы не переломаем ситуацию в ближайшие сроки. Мы готовились к худшему, многие из ребят исчезали, и мы не имели представления, что с ними случилось. Тот день я помню как сейчас, обычная планерка, на которую нас созвал руководитель Экс-один, Ионов, и бросил на стол засмоленную папку. Неровный почерк Шумана я узнала сразу, но это уже не имело значения – в неровных строках был выход, указание пути, гениальное и вместе с тем простое решение, поверить в простоту которого мы не решались. Мы работали как проклятые, по две смены, падая с ног и держась на разработанных нами же стимуляторах. Поле Шумана, которое мы назвали «сиянием», было новым состоянием взаимодействия, переворачивающим представление о строении мироздания. «Сияние» открывало громадные перспективы и идеально вписывалось в поставленную нам задачу. Оно было податливой глиной, из которой можно было вылепить практически все что угодно. В ходе исследований «сияния» нас привел в восторг один неоспоримый факт – даже при всем нашем желании его было невозможно сгустить в плазменный сгусток или нечто подобное, сделав из него оружие куда более страшное, нежели атомное, к которому мы по неразумения притронулись. Словно некто, куда более превосходящий нас, вмуровал в природу «сияния» принцип ненападения, потому что соорудить из него некий заслон, завесу, оказалось вполне возможным - на это наших общих способностей еще хватало. Поле имело двустороннее нулевое проявление, полностью нейтральное, существующее как бы само по себе, вне остального континуума, не фиксируемое ничем, кроме экспериментального оборудования, смонтировано нами при исследованиях. При попадании в незримое статическое поле «сияния» любой объект, имеющий в себе боеголовку и направленный на разрушение, аннигилировался, оставляя остаточное явление в виде едва заметного жемчужного всполоха. «Сияние» словно ткало само себя, как будто читая из наших голов, что необходимо и само принимало форму, перетекая из голой теории, идеи, записанной торопливым почерком Шумана, в нечто нами осязаемое и ощутимое. Каким образом он смог разработать, вывести единую теорию поля, над которой безуспешно бились многие умы человечества - было непонятно. Было понятно одно - он гений, величайшая личность, сравнимая разве что с Эйнштейном, если не превосходящая его.