Ревизия командора Беринга
Шрифт:
Беринг рассказывал Кириллову, и снова вставали перед глазами засыпанные снегом сибирские леса, стремительные, могучие реки, серые каменистые кручи, то зелёная, то иссиня-синяя даль моря... И это — впервые измеренная вёрстами Сибирь, очерченные берега моря, выведенные из тумана неизвестности острова и полуострова, — всё это сделал он, Беринг!
Всё ярче разгорались огоньки в глазах Кириллова. Великий, грандиозный план выстраивался в его голове. Почему всё внимание сосредоточено на западной границе империи? А если построить корабли, поставить города, если наладить торговлю с Японией, с Бухарой, с Индией? Какие великие прибыли получит держава! С лихвой перекроют затраты...
Воодушевление Кириллова сообщилось и Берингу. Забывая о скучных ведомостях, о цифрах, от которых рябило в глазах, рассказывал, какую надобно организовать экспедицию, чтобы достигнуть того, о чём изволит говорить господин обер-секретарь. Скромное предложение о повторном плавании на поиск берегов Америки разрасталось в значительное, крупномасштабное предприятие. Часть отрядов будущей экспедиции, говорил Беринг, должна исследовать и нанести на карту северные берега континента. Другая часть — отправиться в Охотск, построить там корабли и идти в Японию. Третий отряд — тоже из Охотска — должен плыть к берегам Америки, на поиски новых земель.
Тут же, не уходя из Сената, написал Беринг «Предложение второе. О снаряжении второй экспедиции на Камчатку для поисков северо-западных берегов Америки и исследования северных земель и берегов Сибири от Оби до Тихого океана».
Энергией и неукротимой отвагой исследователя дышали строки его. Дерзостен был сам замысел — очертить весь северо-восток континента. Грандиозность пугала. Но вместе с тем Беринг отчётливо понимал, что теперь все издержки и промахи предыдущей экспедиции будут списаны на новую. Первая экспедиция превращалась в разведку, в пролог последующей...
Странное чувство владело им, когда отдавал исписанные листки Кириллову.
— Дельно, очень дельно, господин капитан-командор! — приговаривал Кириллов, пробегая глазами листки. — Совсем другое дело.
Он пообещал, присовокупив к «Предложению» свои соображения насчёт развития торговли с Бухарой и Индией, передать записку на рассмотрение Кабинета Ея Императорского Величества.
Одобрил замысел Беринга и голландский посланник, барон Зварт, которому занёс капитан-командор требуемые карты.
— Интересно... Очень интересно! — сказал он. — Наше правительство чрезвычайно заинтересовано в этих исследованиях.
— Но экспедицию, если она будет организована, финансирует Россия... — осторожно возразил Беринг. — Наверняка результаты исследований будут засекречены.
— О чём вы говорите, господин шаут-бенахт? — невесело засмеялся барон. — Зачем этой стране нужны географические открытия? И какая тут может быть секретность, если французский шпион Жозеф Делиль снимает сейчас в архивах Адмиралтейства для своего правительства копии секретных карт?! И между прочим, сами русские и платят ему за это двойное жалованье! Вам надобно будет, господин шаут-бенахт, соблюдать осторожность, чтобы французские пройдохи не разнюхали прежде нас об открытиях, которые вы совершите. Неплохо бы, в целях секретности, присылать отчёты вначале мне, а уже потом в Адмиралтейств-коллегию... Иначе всё может достаться французам... А наше правительство сумеет оценить ваши заслуги, господин шаут-бенахт...
— Меня никто ещё не назначил начальником... — испугался Беринг. — Бог знает, может, и вообще такой экспедиции не будет.
— Это будет очень плохо, господин шаут-бенахт! — поджав губы, проговорил барон. — Очень нехорошо. Голландия не есть такая большая страна, как Россия. Нам трудно организовать подобную экспедицию, а результаты чрезвычайно важны для нас. Я думаю, господин шаут-бенахт, наше правительство будет недовольно вами...
Опустил голову Беринг. Не знал, что и ответить. Не знал, что делать... Когда Зварт встретил его в Москве и предложил продать карты, не смог Беринг отказать. И шантажа — барону было известно о картах, отосланных в Хорсенс, — опасался, и жить не на что было — вспоможение от голландского правительства тогда очень кстати пришлось...
Но всё это тогда было... Когда замучили Беринга нужда и отчаяние, когда показалось, что его труды никому не нужны в России.
Сейчас — когда это случилось? после разговора с Кирилловым? — настроение изменилось. И хотя по-прежнему не платили жалованье, но Беринг вдруг ясно понял, что рано отчаиваться. Слишком велико совершенное им дело, всё равно не получится замурыжить его в канцеляриях, потопить в бесконечных отчётах.
Всё восставало в Беринге против предложения голландского посланника. Однако — холодно и надменно смотрел на него барон — и отказываться страшно. Что делать?
— Начальника экспедиции Кабинет Ея Величества назначать будет... — сказал Беринг. — Сие не в моей воле есть.
Барон вынужден был согласиться с этим.
Хотя и нашёлся Беринг с ответом, тяжесть осталась на душе. Погасло охватившее его во время разговора с Кирилловым воодушевление. Снова захотелось уехать в родную Данию, жить там тихо и незаметно, не привлекая внимания. Или здесь, в России, остаться. Получить под команду какой-нибудь корабль или порт... Растить детей, радоваться небольшим радостям, которые дарует Господь исправному служаке...
Но уже не было хода назад.
Кириллов наконец-то составил свои «Предложения». Можно было подавать на рассмотрение Кабинета Ея Императорского Величества, только вот незадача — прежде надобно было перевести на немецкий язык, поскольку по-русски в Кабинете не все умели читать.
Сам Беринг за перевод не взялся. Не столько учен он, чтобы таким делом заниматься. Но человека подходящего порекомендовал. Двадцатишестилетнего академика Герарда Фридриха Миллера, редактора «Санкт-Петербургских ведомостей», который один раз уже помог Берингу...
Миллер перевод сделал...
3
Всем Анне Иоанновне должность самодержавной государыни нравилась. И денег для увеселений можно не жалеть, и властью себя потешить. Кого захочет — возвысит, кого захочет — казнит... Одно только утомляло — уж очень держава велика, дел нерешённых шибко много накопилось. Каждый день хоть и недосуг, а надо указы подписывать, предложения и прожекты разные выслушивать. Яган Бирон и Андрей Иванович Остерман пособляли, конечно, но в основном по пустякам... Что касается внешней политики, или войн, или реформ государственных... В главных же делах, когда надобно было свары между сановниками разбирать, никудышными они советчиками оказались. Потому как ничего того, о чём императрица думала, и близко не ведали... Конечно, если Долгоруковых или Голицыных дело касалось, тут проще. Давить надобно, чтоб побольнее, — и дело с концом. А ежели, к примеру, архиепископ Феофан Прокопович на Волынского Артемия жалуется? Дескать, тот архиепископа Сильвестра обижает? Как тут быть? Кого наказывать, а кого миловать? Попятно, что предан Феофан Прокопович всей душою... Опять же и пиит, вирши, прославляющие Анну Иоанновну, неустанно пишет... Но ведь и Артемий Волынский какая-никакая, а родня. Опять же и к делу уже налажен — под князя Голицына подкоп ведёт, чтобы пристроить того на вечное жительство в Шлиссельбургский каземат...