Рейдер
Шрифт:
— Не важно, верю ли я в бога, важно, чтобы бог верил в меня, — говорю я и, подтверждая свои слова понятным мормонам аргументом, показываю мешочек с золотым песком на почти шесть унций, полученным за проданного горного барана. — Я столько за три недели намываю, а сегодня получил за несколько часов.
— Кого бог любит, тому он дает золотую жилу, — назидательно произносит Катрин.
— Может, и мне дал, только в другом виде, — сказал я.
К концу распродажи сделал вывод, что удачной охотой я смогу заработать намного больше, чем бултыханием в холодной воде. Впрочем, и мытье золота никуда от меня не денется. Охота ведь не будет занимать целый день.
10
Мой режим дня резко изменился. Теперь ближе к вечеру я уезжаю из Мормонского лагеря в глухие места, где еще есть дичь. Нашел километрах в пятнадцати от Каньон-Крик широкую долину с лесами и лугами, где нога человека если и ступала, то редко. Там есть несколько ручьев, к которым на водопой приходят рано утром дикие животные. Я на всякий случай проверил все ручьи на золото. Есть в каждом, но в меньших количествах, чем добываю на своем участке. Или мне просто не повезло. Останавливаюсь на ночевку по очереди у водопоев, стреножу коня и отпускаю пастись, а сам устраиваюсь на ночь. На каждом месте у меня уже есть ложе из сухой травы с навесом из веток. Привожу с собой одеяло, которым, в зависимости от погоды, или застилаю ложе, или укрываю тело. Поужинав холодным мясом, ложусь спать. Устаю теперь меньше, но засыпаю все равно быстро.
Просыпаюсь на рассвете, до восхода солнца. Будит меня всхрапывание Буцефала, который чует зверье, идущее на водопой. Я седлаю его, прикрепляю к седлу одеяло, натягиваю на лук хранившуюся за пазухой, сухую тетиву, забираю из колчана две тяжелые стрелы и цепляю его к седлу. Вторую стрелу беру на всякий случай, хотя пока ни разу не пригодилась. Утренники здесь туманные, сырые. По мокрой от росы траве бесшумно подкрадываюсь к водопою, жду. Туман низко стелется над водой, скрывая ее. Звуки в нем кажутся глуше. Где-то неподалеку тонко вскрикивает птица. Словно это была команда, из леса бесшумно выходит олень, останавливается. Это самец высотой с метр. Шерсть пепельного цвета с белыми подгрудком, животом и хвостом, на конце которого черная метелочка. Рога небольшие. Может, так кажется в сравнение с ушами, которые длинные, как у осла, из-за чего у этих оленей прозвище мулы. Внимательно осмотрев местность и пошевелив черными ноздрями, олень медленно подходит к ручью и замирает, вновь осматриваясь и принюхиваясь. Из леса выходят еще шесть самцов поменьше. Эти сразу идут к ручью и начинают пить воду. Первый самец последним опускает морду к воде. Услышал ли он удар тетивы о наручь или просто очень осторожный, но успел вынуть морду из воды и напрячь тело, прислушиваясь. С потемневшей, передней части морды успели упасть несколько капель воды до того, как стрела вонзилась в бок животного. Олень-мул подпрыгнул вверх и влево, потом в другую сторону и ломанулся вниз по течению, от меня. Его сотоварищи пересекли ручей прыжками и ломанулись по лесу, громко треща сухими ветками.
Я побежал к Буцефалу. Насколько хватит сил у оленя — не знаю. Порой гнаться по кровавому следу приходится несколько километров. На коне это делать легче, да и не надо будет возвращаться сюда. Этого самца настиг примерно в километре от водопоя. Он прислонился к секвойе, будто хотел напитаться от нее энергии, и так и умер, осев на согнувшиеся ноги. Стрела, вошедшая в тело почти по оперение, была цела. Это для меня теперь даже важнее, чем добыча. Количество целых стрел стремительно сокращается. Скоро придется покупать винтовку. Они теперь казнозарядные, под коническую пулю Минье, стоят двадцать-двадцать пять унций золота. Плюс расходы на боеприпасы.
В Мормонский лагерь приезжаю часам к девяти утра. Часов у меня нет. Вроде бы закидывал их в торбу перед десантированием с линейного корабля, но то ли потерял, то ли их тиснули на клипере. Бернард Маклафлин сразу бросает работу и идет разделывать тушу. Теперь у ирландцев почти каждый день в рационе свежее мясо. Решив последовать моему примеру, бывший мясник прикупил винтовку и дюжину патронов за двадцать две унции золотого песка, но, расстреляв половину, добыл всего одну утку. Теперь надеется, что я куплю у него винтовку и оставшиеся патроны «с большой скидкой» — всего за двадцать одну с половиной унцию.
Первой к нам подходит Катрин. Я отдаю ей кишки, печень, сердце и кусок мяса на кости. Кишки ее семья получает за то, что отварит для меня все остальное. Пошли деньги, и у меня резко пропало желание готовить пищу. У женщин это получается лучше, если мужчина — не повар по призванию. Мы обмениваемся с девушкой несколькими фразами. Ей интересно со мной. На фоне парней с ферм, каковыми является большая часть молодых мормонов, я, конечно, выгляжу светским львом лагерного разлива. Да и родители ее, заметив, как я богатею, стали спокойнее относиться к атеизму и смотреть сквозь пальцы на попытки Катрин охомутать меня.
Вторым покупателем стал Пьер Блан. Он выбрал заднее бедро. Бернард Маклафлин отделял эту часть туши с таким видом, будто кромсал француза. С неделю назад Пьер Блан подошел к шалашу ирландцев, чтобы согласовать очередную непонятку, и увидел блестку в одном из камней, которыми было обложено кострище. Он уступил требованию соседей с условием, что ирландцы отдадут ему эти камни. Мол, хочет свой очаг оборудовать получше. Совершив обмен, французы добыли из камней золота на две с половиной сотни баксов. Мало того, ирландцы не помнили, где именно взяли эти камни. До вчерашнего дня они лазали по склону выше своего участка и разбивали в пыль все камни подряд, промывали ее, но так ничего существенного не нашли. Потом вернулись мыть речной ил. Сказать, что после этого они всем сердцем полюбили соседей-французов — ничего не сказать.
Следующей приковыляла хромая на левую ногу хозяйка столовой Сара Флинт — блеклая женщина лет сорока пяти, мать четырех детей, которые со своими семьями моют здесь золото. По слухам, мать одна зарабатывает больше, чем они все вместе. Несмотря на хромоту, Сара Флинт поспевает везде и узнает все лагерные сплетни одной из первых. Она забрала грудину. Ребра весят мало, стоят дешево и на них есть малость мяса. Сара Флинт порубит грудину на маленькие кусочки и приправит бобы, которыми кормит клиентов. И пусть кто-нибудь из старателей скажет, что бобы не со свежим мясом!
Затем приходят те, кому подвернулась удача, забирают лучшие и большие куски, щедро отсыпая золотой песок. Беднота покупает остатки. Шкуру я отнес в магазин Фредди Беркли и обменял на сухари. Приготовленное к обеду мясо до следующего утра протухает на такой жаре, даже к ужину уже с легким душком, поэтому, возвращаясь с охоты, завтракаю сухарями. В палатке, чтобы не нервировать завистливых соседей-ирландцев, взвешиваю выручку и складываю ее в кожаный мешок, который вожу с собой. Он заметно потяжелел. Уже хватит на небольшую шхуну, если добавить заначку с прошлой эпохи в спасательном жилете, который служит мне подушкой и который оставляю в палатке, потому что не вызывает у воров интереса. После чего меняю башмаки на сапоги и иду мыть золото, не слишком напрягаясь. Чем-то же надо заниматься до вечера. Недоспанное ночью доберу в сиесту, когда будет слишком жарко, а болтать или играть здесь не с кем, все заняты делом.
11
В воскресенье я подождал, когда высохнут постиранные штаны, надел их и поехал на охоту. Обстирывают меня и всех, кто готов заплатить, соседки-мормонки. Берут по доллару за предмет одежды. Мыло им подогнал я. То самое, которым снабдила меня Эсмеральда Домингес. Мыло здесь дорогое, отдал его в долг, за обстирывание меня. Соседки еще торчат мне пять баксов, но уже с лихвой отбили расходы на покупку мыла. Предлагал им открыть прачечную, мол, больше заработают, чем на мытье золота. Не поверили. Может, они и правы. Большая часть старателей стирает одежду раз в месяц, когда та становится от грязи такой твердой, что перестает сгибаться. Делают это обычно по воскресеньям. Поскольку у большинства всего один комплект одежды, дожидаются, когда она высохнет, завернувшись в одеяло или кусок материи. В воскресенье до вечера Мормонский лагерь больше похож на туземный.