Рейдер
Шрифт:
— Есть хороший способ вычислить предателя. Каждый подозреваемый должен «совершенно случайно» узнать адрес ваших сторонников в подконтрольном испанцам городе, где якобы спрятано оружие, а потом последите, кого именно арестуют. Один адрес должен знать всего один человек, но предателей может быть несколько, — подсказываю я. — Заодно сможете наказать тех, кто вам не помог, указав их адреса предателям. Посидев ни за что в тюрьме и пройдя через серию допросов с пристрастием, люди возвращаются в разгромленный во время обыска дом и начинают лояльнее относиться к врагам режима.
— Какой хитрый способ! — восхищается Максимо Гомес. — Недаром дон Карлос де Сеспендес предупреждал меня, что с вами надо держать ухо востро!
— Советую вам делать то же самое и в отношении самого дона Карлоса де Сеспендеса, — делаю я ответный комплимент.
— Ему я верю, — без колебаний заявил революционный генерал. — Дон Карлос де Сеспендес тоже предположил, что у нас есть предатель, который может рассказать властям и о вашем пароходе. Он считает, что надо выбрать новое место для выгрузки на северо-восточном побережье Кубы.
— Где именно? — спросил я.
— В бухте Найп, которая юго-восточнее мыса Лукреция, возле деревни Маяри, — ответил он. — Дон Карлос де Сеспендес сказал, что вы должны знать этот мыс и что туда вам будет ближе и удобнее добираться.
— Он прав, — подтвердил я.
Там рядом будет проходить южная полоса зоны разделения движения, по которой я проводил свои суда многократно. На мысу Лукреция стоит приметный маяк высотой метров под сорок — круглая башня, сложенная из красновато-коричневого кирпича. Пару раз в бухте Найп грузился сахаром в порту Антилла, как сейчас помню, на причале номер четыре. К нему самый неудобный подход, и мне оба раза доставался именно этот причал и один и тот же тупой лоцман, у которого было только одно достоинство — тихо сидел в углу ходовой рубки и не мешал мне. По преданию именно неподалеку от этих мест Колумб впервые ступил на землю Америки. В предполагаемом месте стоит бронзовый памятник самому известному мореплавателю, но я так и не удосужился посетить его, потому что считаю, что это открытие нанесло непоправимый урон человеческой цивилизации, уничтожив народы целого континента и их культуры. И еще в тех краях родился Фидель Кастро, к деятельности которого я тоже отношусь неоднозначно. В общем, то еще местечко.
Мы договорились о примерной дате прибытия моего парохода в новое место выгрузки и системе сигналов, после чего вышли на палубу. Перегрузка шла полным ходом. У правого борта стояли два больших рыбацких баркаса, на которые грузовыми стрелами мои матросы переносили ящики с оружием и боеприпасами. Максимо Гомес, кутаясь в плащ, встал рядом со мной, ожидая, когда нагрузят баркас, на котором он приплыл, после чего покинул пароход.
Я провожал баркас взглядом, пока тот не растворился в темноте. Революции совершают идеалисты и романтики для диктаторов и подлецов. Интересно, кто Максимо Гомес? Явно не потенциальный диктатор, как Карлос Сеспендес, и вроде бы не подлец, но в то же время не похож на идеалиста или романтика. Пёс войны, которому без разницы, с кем и против кого воевать, а важен лишь процесс? Некоторые люди, попав на войну, не могут с нее вернуться, как бы долго не продолжался мир.
Подозрения генерала Максимо Гомеса материализовались рано утром. Ветер, притихший на ночь, начал раздуваться до вчерашнего. Опять закапал мерзкий холодный дождик. Мои матросы и кубинские рыбаки, матерясь и проклиная погоду на разных языках, заканчивали перегрузку последних ящиков с оружием. Я отдыхал в своей каюте — кемарил одетый на диване. Под дождь мне всегда прекрасно спится. Считаю, что это единственное достоинство дождя. Разбудил меня стук в дверь.
— Заходи, Том! — крикнул я, подумав спросонья, что стюард пришел будить на завтрак.
— Это я, сэр, — в приоткрытую дверь просунулась курчавая голова старшего помощника Джозефа Адамса. — В нашу сторону идет корабль.
— Военный корабль? — спросил я.
— Военный фрегат, — ответил он. — Скорее всего, испанский.
Деградация военной силы нынешней Испании лучше всего видна по ее флоту. Когда я увидел испанский фрегат, идущий курсом острый бейдевинд со стороны мыса Круз, подумал, что всё еще нахожусь в предыдущей эпохе. Он был двухдечным, тридцативосьмипушечным. Уверен, что пушки гладкоствольные. На мачтах по три яруса парусов, больших, неразрезанных, неудобных для работы. Годы, прошедшие со времен Наполеоновских войн, ничего не изменили ни в конструкции, ни в вооружении, ни в оснастке испанских кораблей. Время заснуло в разлагающейся и распадающейся на куски империи. Если бы сейчас под моим командованием был корвет «Хороший гражданин» с тем экипажем, не раздумывая ни секунды, повел бы его в атаку на фрегат. К сожалению, сейчас под моим командованием пароход, а из оружия только стрелковое.
— Много осталось в трюме? — крикнул я боцману, который руководил выгрузкой.
— Еще два ящика! — доложил он.
— Продолжаем выгрузку! — крикнул я боцману, а старшему помощнику приказал: — Передай в машинное отделение, чтобы раскочегаривали на полную и были готовы к маневрам.
До фрегата более трех миль. Если ветер не изменится, парусник выйдет на дистанцию дальности стрельбы старых гладкоствольных пушек минут через пятнадцать-двадцать. Зная точность испанских комендоров, потребуется еще столько же времени, чтобы подойти поближе, где у них появится шанс одним ядром из десяти попасть по такой малой цели, как пароход.
Моим матросам потребовалось десять минут, чтобы закончить выгрузку. Как только последний ящик опустился на баркас, были отданы оба швартова. Кубинские рыбаки помахали нам на прощанье и сели на весла, чтобы против ветра добраться до берега.
— Обе машины малый вперед! — скомандовал я с крыла мостика Джозефу Адамсу, стоявшему у машинного телеграфа.
Мы пошли на юго-юго-запад, держась на дистанции мили две от фрегата, на котором выстрелила погонная пушка. Наверное, для проформы. Не могли же они всерьез думать, что мы остановимся и сдадимся. Фрегат подвернул влево, взял больше ветра и ускорился. К тому времени наши машины вышли на полный ход, так что вражеский корабль начал отставать всё быстрее. Я приказал помалу подворачивать влево, на ветер, огибая фрегат по дуге с радиусом мили две. Когда мы пошли строго против ветра в сторону Наветренного пролива, капитан испанского корабля смирился и прекратил погоню.
Мне стало грустно, потому что показалось, что именно в этот момент и пришла кончина парусному флоту, которому я отдал большую часть своей жизни. Я застану парусники в будущем, но они будут как бы эхом великой эпохи, стремительно тающем в рокоте двигателей. В двадцать первом веке начнут делать экспериментальные суда с парусами, ставящимися автоматически, нажатием кнопки из ходовой рубки. Возможно, у таких судов появится будущее, когда иссякнут запасы сырья для двигателей, но все равно это будет не то. Разве что человечество достигнет высот самоистребления, рухнет к началу начал и опять придумает лодку-долбленку, а потом и парус к ней…
61
Запечатанный конверт предназначался отставному бригадному генералу Конфедерации Штатов Америки Томасу Джордану, проживавшему в городе Мемфис штата Теннеси. Я отправил письмо с двумя вооруженными курьерами из числа бывших солдат-конфедератов. После войны прошло почти четыре года, а некоторые проигравшие до сих пор люто ненавидят победителей. Эти двое из таких. Они знают, что письмо предназначено одному из их бывших командиров, поэтому сделают всё, чтобы оно не попало, как они думают, в руки северян. Как ни странно, многие считают меня отъявленным конфедератом, временно затаившимся. Я знаю, как опасно лишать людей иллюзий, поэтому слабо, всего лишь для поддержания именно такого имиджа, опровергаю эти домыслы. С другой стороны не так уж сильно ошибаются эти два парня. Кубинскую революцию можно считать продолжением войны северян и южан. США и Испания — враги Мексики, которая именно поэтому союзник конфедератов. Кубинские революционеры — враги Испании, союзника США, а значит, враги и северян, а враг моего врага — мой друг.