Ричард Длинные Руки – эрцфюрст
Шрифт:
Он слушал, слушал, наконец проворчал с пониманием:
— Думаете, ваше высочество, только вам такое хотелось?..
Я охнул:
— Сэр Жерар, неужели?
Он опустил взор и даже как бы поковырял носком сапога пол.
— Ваше высочество…
— Ну-ну?
— Увы, — проговорил он несколько театрально, — этого не избежать… Что, вам жаждется, чтобы это случилось как можно позднее? Да, это многим хочется. Некоторые вообще затягивают настолько, что уж и не, как вы понимаете.
— У меня затянуть не получится, — сказал я с тоской. — И рад бы, да разве дадите?..
— Ваше
Я сказал укоризненно:
— Все о пользе для королевства думаете, а где мужская солидарность?
— Вы же сами говорили, — возразил он, — благо Отечества выше личных интересов!
— Так то ваших, — напомнил я. — Про свои я по врожденной и всемерно развитой скромности умалчивал. В общем, подводя итоги, скажем так: слава Богу, я — женат. Так что от… гм… отцепитесь все кандидатши в невесты и примеряющие корону поверх свадебной фаты.
Он поинтересовался игриво:
— А которые не примеряющие?
— Это кто?
— Фаворитки, — подсказал он.
Я отмахнулся.
— Их должна отпугивать королева турнира…
— Что, — спросил он опасливо, — такая страшная?
Я напомнил сварливо:
— Она должна показывать, что место занято!
Он посмотрел на меня с интересом.
— Ваше высочество, они претендуют не на холодное место на соседнем стуле, а на теплое в вашей постели!
Я подумал и махнул рукой.
— Ладно, пусть. А то пойдет слух, что со мной что-то не в порядке, если буду избегать их слишком уж.
Бобик распрыгался, чует что-то особое, даже на кухню не ринулся, хотя даже я слышу, как оттуда пахнуло копченой рыбой. Я позволил себя одеть, указывая пальчиком, что изволю на этот раз, вызвал сэра Жерара, чего никогда не делал, он появляется только в кабинете, взглянул на него строго и значуще.
Он торопливо поклонился, выражением чем-то схож с Бобиком, то же напряженное ожидание.
— Сэр Жерар…
— Ваше высочество!
— Сэр Жерар, — провозгласил я, — начинаем процесс ускорения и перестройки. А также гласности!
Он обеспокоенно:
— А гласность… это куда?
Я сказал раздраженно:
— Откуда я знаю? Не будьте мелочны, сэр Жерар! Вы рыцарь или демократ?.. Или хуже того… нет, хуже я уже не знаю. Разе что либеральная ценность? В общем, мы модернизировали армию, основу культуры и просвещенного гуманизма, это называется ускорением. Видимо. Или перестройкой… Хотя какая разница? Слова есть слова, но у нас, кроме слов, теперь есть и пятидесятитысячная армия! Потому наши слова приобретают не просто добавочный вес, а ваще… за нас могут и будут говорить мечи!
Придворные, подавая мне одежду, бледно улыбаются, но кое-кто гордо расправил плечи, посмеивается, подкручивает усы и смотрит соколом, а то и вовсе грифом.
— Ага, — проговорил он тревожно, — значит, уже?
— Да, — сказал я. — По моим расчетам, наши армии сейчас уже двигаются вдоль железной дороги в сторону Тоннеля.
— Хотите возглавить?
Я поморщился.
— Что значит, хочу? Есть такое понятие, может, слышали, долг! Потому возглавлю и поеду впереди, милостивый и красивый, срывая аплодисменты и наступая копытами на
Он почему-то скосил глаза и посмотрел на мои ноги.
Я прошел через залы, отвечая на приветствия, как и положено такому гиганту, с нужной долей снисходительности, вышел вслед за Бобиком в яркий свет жаркого солнечного дня, во дворе тоже поклоны со всех сторон, уже привык.
В левом корпусе дворца, что несколько в сторонке, располагаются всякого рода канцелярии и службы, в то время как мои алхимики трудятся в удаленном правом крыле, куда тоже доступ посторонним запрещен.
Я пошел в левый, в первой же комнате увидел отца Дитриха, настойчиво что-то внушает двум священникам, они складывают руки ковшиком у груди и кланяются. Я отметил про себя, что после возвращения из Ватикана ни разу не видел великого инквизитора не то что у костра, но даже за молитвой и прочими отправлениями культа. Сейчас он больше похож на администратора, в чьем ведении хозяйство разрастается угрожающе быстро.
Он взглянул настороженно, я замахал руками.
— Святой отец, я не потащу вас на Север! Справимся, только парочку священников все-таки дайте от себя лично.
— Зачем?
— У вас, — объяснил я, — теперь авторитет еще выше, любая дурь от вашего имени пройдет и даже прокатит!
— Ну-ну, — сказал он суховато, не принимая веселого тона, — и для какой дури они понадобились?
— Надо освятить железную дорогу, — сообщил я. — Победоносная армия движется на Север укреплять веру Христа, растоптанную полчищами Карла!.. Правда, на платформы я сумею поместить только цвет крестоносного рыцарства, а также их коней, все остальные потопают на задних ногах, но это только начало! И нужно, чтобы оно было успешным. Народ у нас дик, но если церковь скажет, что железная дорога — это такая же полезность, как водяная или воздушная мельница… вопросов не возникнет и в будущем! Все, что служит церкви, угодно Господу и даже полезно людям!
Он покачал головой.
— Ты умеешь убеждать. Хорошо-хорошо, я выделю для твоего войска двух-трех энергичных священников. Они отправятся с тобой и дальше… Только не заставляй их нарушать божественные заповеди!
Он улыбался, но голос прозвучал серьезно.
— Вообще-то, — сказал я с апломбом неофита, что берется рассуждать о сложнейших вопросах, — отец Дитрих, на мой непросвещенный взгляд простого и трезвого человека, все заповеди можно свести к одной…
Он спросил с благожелательным интересом, как разговаривают с ребенком, что поймал муравья и спрашивает очень серьезно, почему он тащит травинку:
— Правда? И что это за такая заповедь?
— Господь дал ее Адаму, — сообщил я, — ну, я уверен, что дал, чувство у меня такое, но они с Евой потеряли в скитаниях, да так и не отыскали. Нашли через тысячи лет уже мы, потомки.
— Ну-ну?
— Звучит она просто, — сказал я, — и бесхитростно: «Что делать нельзя — делать нельзя, но если уж очень хочется, то можно».
Он несколько мгновений молча смотрел на меня, потом вспомнил, что я что-то вякал, прогнал слова в памяти, уже хотел что-то ответить, но закрыл рот, еще раз подумал, посмотрел на меня с интересом и уважением.